Музыка для богатых

– Тогда назло выскажу, – улыбнулся с порога Марик. – Как человек с большим порочным опытом, я по-прежнему убежден, что светлая влюбленность милой девушки куда драгоценнее, чем мутная страсть роковой бляди. Особенно если эта блядь – чужая жена….

После ухода Циммершлюза Никита пытался уснуть, но у него не получилось.

Сначала он от скуки начал рассматривать гостиную шамана. Тот жил в огромной квартире, как штукатур, которого наняли делать ремонт. Его одежда двумя аккуратными стопками лежала у стены, пучки трав и склянки с жидкостями так плотно жались друг к другу на подоконнике, словно боялись занять лишний хозяйский метр. Спал Харалдай на лежавшем в углу недалеко от двери самодельном матрасе – явно травяном, как и тот, на котором лежал сам Никита. Даже огромный и цветастый шаманский костюм висел не в шкафу, а прямо на стене, на деревянных плечиках. Страшной рогатой маски видно не было. Ее шаман явно прятал, чтобы не шокировать особо впечатлительных пациентов.

Поворочавшись минут пятнадцать, Никита откинул одеяло и слез со стола, решив пробраться в свою комнату.

Дело было даже не в подарках, которые хотелось рассмотреть (после смерти бабушки его ни разу не поздравляли с днем рождения). Просто его вдруг начала беспокоить мысль, что он уже никогда не сможет играть свою, прежнюю, музыку. Как ни крути, все ценное в ней – непостижимой и потусторонней – было соткано из боли и тоски того, бывшего Никиты, и новый Никита хотел убедиться, что Бог не отобрал у него главный и единственный дар в обмен на налитое упругостью тело и ясный, как прицел винтовки, взгляд на мир.

Босиком и в одних трусах новый Никита прошлепал по холодным плиткам коридора и, стараясь не шуметь, толкнул дверь. Та оказалась незапертой. Инструмент стоял на подоконнике. Клацнув выключателем (майские сумерки как-то моментально превратились в ночь за окном), Никита аккуратно расстегнул футляр, ощутил знакомую тяжесть синтезатора, придвинул стул. Москва салютовала ему, выжившему и исцеленному, вспышками уходящих за горизонт огней. Чувствуя не панический страх (как это непременно было бы с прежним Никитой), а лишь легкую тревогу, он вставил в гнездо наушники и положил пальцы на клавиши…

Злого чуда не произошло. Музыка жила в нем. И с готовностью вырывалась в мир, выдавая тайны и сплетаясь в колдовские узоры. Но она тоже стала неуловимо иной – менее женственной и беззащитной. Трогая клавиши, новый Никита не плакал, жалуясь миру на мир. Он разговаривал с ним, как со старшим другом, который сумеет понять даже самое сложное. Это было непривычно, но все равно очень красиво. Оставалось убедиться, что это будет нравиться людям. И они захотят платить за это деньги.

«Вот на следующем выступлении и проверим», – спокойно решил Никита и, сняв наушники, пошел к дивану – рассматривать подарки.

Толстый фотоальбом «London today» явно подарила англичанка. Перевернув несколько страниц, Никита увидел и подтверждение этому – выведенное черным гелем «With love, Sean» на титуле, и сразу несколько любимых мест великого города.

Витек (то, что подарок от него, было ясно без открыточных излишеств) подарил ему кастет – большой, настоящий, с грозно выпирающими зубьями шипов.

«Будь у меня такой там, в лесу, еще неизвестно, кто бы в яму лег… – подумал Никита, с неожиданным удовольствием сжимая в кулаке стальное оружие. – Молодец, Витек. Нужная вещь».

Старая молочная бутылка, заткнутая самодельной пробкой, могла быть только от шамана. Так и оказалось. К бутылке прилагалась инструкция – сложенный вдвое мятый тетрадный листок в клеточку, исписанный синей шариковой ручкой. Прочитать инструкцию оказалось делом непростым – казалось, писал не сорокалетний мужчина, а сельский второгодник из самой глухой украинской глубинки.

«Любый Никита, – говорили каракули. – Цэ тоби на день рождения, поздравляю. Як меня не будэ рядом, спасет, не сомневайся. Колы зараза какая или, не дай Боже, ранение, як оцэ сейчас, ложку зранку, днем и вечером. Ни за шо не помрэш, точно говорю. Поздоровляю. Харалдай»

Чуть ниже (и явно позже) было дописано: «Тильки никому не давай, штука дуже бесценная».

Этот полтавский довесок почему-то особенно тронул Никиту. Впрочем, он уже и так знал, что будет любить шамана всегда. Всю жизнь.

Оставшаяся нераскрытой коробочка из дорогого бутика могла быть только от Марика.

«Ну-ну, интересно», – подумал Никита, разрывая упаковку.

Зажим для денег был выбран идеально. Большой, но аккуратный. Простой, как любая по-настоящему дорогая вещь, продуманно-старомодный, с едва заметным клеймом знаменитой фирмы. Пружина была не тугой и не слабой, а как раз такой, как нужно. Белое золото отличалось от стали лишь тем, что было золотом.

Конечно же он был упакован уже с зажатыми купюрами – пятьсот евро, сто долларов, сто юаней, пять тысяч рублей… Английские пятьдесят фунтов были хрустящими, новыми-преновыми и располагались с самого верху, словно в насмешку над лондонской ностальгией Никиты.