Музыка горячей воды

Мы перешли через дорогу в похоронное бюро. Кто-то вещал, каким хорошим человеком был отец. Мне хотелось изложить им и другую точку зрения. Потом кто-то запел. Мы встали и гуськом пошли мимо гроба. Я шел последним. Может, плюнуть на него, подумал я.

Мать у меня умерла. Я ее похоронил год назад, после чего отправился на скачки, а потом трахнулся. Все шли мимо гроба. Потом закричала какая-то женщина:

— Нет, нет, нет! Не может быть, что он умер!

Полезла в гроб, подняла отцу голову и поцеловала. Ее никто не остановил. Губами прямо в губы. Я взял отца за шею, женщину за шею и растащил. Отец упал обратно в гроб, а женщину вывели, ее трясло.

— Это подружка твоего отца, — сказал Берт.

— Недурно выглядит, — сказал я.

Когда я выходил на улицу после службы, женщина ждала снаружи. Подбежала ко мне.

— Ты вылитый он! Ты и есть он!

— Нет, — ответил я, — он умер, а я моложе и приятнее.

Она обхватила меня руками и поцеловала. Я сунул язык ей в губы. Потом отстранился.

— Ну, ну, — громко сказал я, — держите себя в руках!

Она меня еще раз поцеловала, и я теперь воткнул язык ей в рот еще глубже. Пенис мой отвердевал. Подошли какие-то мужчины и женщина — увести ее.

— Нет, — сказала она, — я хочу поехать с ним. Я должна поговорить с его сыном!

— Ну же, Мария, пожалуйста, пойдем с нами!

— Нет-нет, мне надо поговорить с его сыном!

— Вы не против? — спросил у меня один.

— Нормально, — ответил я.

Мария села ко мне в машину, и мы поехали в отцовский дом. Я открыл дверь, и мы вошли.

— Посмотрите тут, — сказал я. — Можете взять себе все, что хотите. А я пойду в ванную. На похоронах я потею.

Когда я вышел, Мария сидела на краешке отцовой кровати.

— Ой, на тебе его халат!

— Теперь он мой.

— Он этот халат обожал. Я подарила ему на Рождество. Он им так гордился. Говорил, что наденет его и станет ходить по кварталу, чтобы все соседи видели.

— И ходил?

— Нет.

— Хороший халат. Теперь будет мой. С тумбочки я взял пачку сигарет.

— Ой, это его сигареты!

— Хотите?

— Нет.

Я закурил.

— Вы с ним сколько были знакомы?

— Около года.

— И так и не поняли?

— Чего не поняла?

— Что он человек невежественный. Грубый. Патриот. Жадный до денег. Врун. Трус. Притворщик.

— Нет.

— Удивительно. А вроде разумная женщина.

— Генри, я любила твоего отца.

— Вам сколько лет?

— Сорок три.

— Хорошо сохранились. Ноги у вас красивые.

— Спасибо.

— Аппетитные.

Я ушел на кухню и достал из буфета вино, вытащил пробку из бутылки, нашел два бокала и вернулся. Налил ей и передал бокал.

— Твой отец часто о тебе говорил.

— Да?

— Говорил, что тебе не хватает честолюбия.

— Он прав.

— В самом деле?

— Все мое честолюбие сводится к тому, чтоб вообще никем не стать. По-моему, так разумнее всего.

— Странный ты.

— Нет, это отец у меня был странный. Давайте я вам еще налью. Хорошее вино.

— Он говорил, что ты пьяница.

— Видите, я хоть чего-то добился.

— Ты так на него похож.

— Только снаружи. Ему нравились яйца всмятку, а мне вкрутую. Ему нравилось общество, а мне одиночество. Ему нравилось спать ночью, а мне днем. Он любил собак, а я дергал их за уши и совал им в жопу спички. Ему нравилось работать, а мне нравится бездельничать.

Я нагнулся и сграбастал Марию. Разжал ей губы, сунулся ртом ей в рот и принялся высасывать весь воздух у нее из легких. Я плевал ей в глотку и возил ей пальцем меж ягодиц. Потом мы разъединились.

— Он меня нежно целовал, — сказала Мария. — Он любил меня.

— Блядь, — сказал я, — и месяца не прошло, как мою мать закопали, а он уже сосал вам сиськи и подтирался вашей туалетной бумагой.

— Он меня любил.

— Хуйня. К вашей вагине он прибился из страха одиночества.

— Он говорил, что ты озлобленный юноша.

— Еще бы. Поглядите, что у меня было вместо отца.

Я задрал на ней платье и принялся целовать ей ноги. Начал с колен. Добрался до бедер изнутри, и она раздвинула ноги пошире. Я ее укусил, крепко, она подскочила и пукнула.

— Ой, прости.

— Все в порядке, — сказал я.

Я налил ей выпить еще, закурил сигарету, оставшуюся от мертвого отца, и пошел на кухню за второй бутылкой вина. Мы пили еще час или два. День только клонился к вечеру, а я уже устал. Смерть такая скучная. Вот что в ней хуже всего. Скучная. Как только происходит, с ней уже ничего не поделаешь. С ней не поиграешь в теннис, не превратишь ее в коробку леденцов. Она просто есть, как есть спустившее колесо. Глупая смерть. Я забрался в постель. Слышал, как Мария снимает туфли, одежду, потом она легла рядом. Голову положила мне на грудь, а я пальцами гладил ее за ушами. Тут у меня начал вставать. Я приподнял ей голову и обхватил губами ее рот. Нежно обхватил. Потом взял ее за руку и положил себе на хуй.

Я выпил слишком много вина. Залез на нее. Терся и терся. Постоянно был на грани, но так ни к чему и не приехал. Я еб ее потно, нескончаемо и по-конски. Кровать дергалась и подпрыгивала, ерзала и стонала. И Мария стонала. Я все целовал ее и целовал. Ртом она хватала воздух.

— Боже, — говорила она, — ты меня И ВПРЯМЬ ЕБЕШЬ!

Мне же хотелось лишь кончить, но вино притупило механизм. Наконец я скатился.

— Боже, — сказала она. — Боже.