Музыка горячей воды

Я вышел за дверь и оглядел улицу. Большинство семей уже поужинали и теперь сидели и смотрели телевизионные приемники. Я дошел до бульвара. Через дорогу был местный бар — в старомодном здании, стойка деревянная, выкрашена зеленым и белым. Я вошел.

Почти всю жизнь я провел в барах, поэтому уже не воспринимал их так остро. Если мне требовалось выпить, я обычно брал выпивку в винной лавке, уносил домой и пил один.

Я вошел и отыскал табурет подальше от толпы. Не то чтобы здесь неуютно, просто я не в своей тарелке. Но если мне хотелось куда-то выйти, выходить больше было некуда. У нас в обществе интересные места в основном либо незаконны, либо очень дороги.

Я заказал бутылку пива и закурил сигарету. Рядовой местный бар. Все друг друга знали. Рассказывали неприличные анекдоты и смотрели телевизор. Была только одна женщина — старая, в черном платье, рыжем парике. На ней висело с десяток ожерелий, и она снова и снова подкуривала. Я уже пожалел, что вылез из дому, поэтому решил вернуться, как только допью пиво.

Вошел мужик, сел рядом. Я на него даже не посмотрел — неинтересно, — однако по голосу прикинул, что, должно быть, моих лет. В баре его знали. Бармен обратился к нему по имени, а парочка завсегдатаев поздоровались. Он взял пиво и посидел рядом минуты три-четыре, потом сказал:

— Ну как оно?

— Оно ничего.

— В наших краях недавно?

— Давно.

— Я тебя тут раньше не видел. Я не ответил.

— Сам из Лос-Анджелеса? — спросил он.

— Более-менее.

— Как считаешь, «Доджеры» в этом году прорвутся?

— Нет.

— Не нравятся «Доджеры»?

— Нет.

— А кто нравится?

— Никто. Я не люблю бейсбол.

— А что любишь?

— Бокс. Бой быков.

— Бой быков — это жестоко.

— Да, жестоко все, если проигрываешь.

— Но у быка нет ни шанса.

— Ни у кого из нас его нет.

— Ты такой агрессивный. В Бога веришь?

— В твоего — нет.

— А в какого веришь?

— Сам не знаю.

— А я вот в церковь хожу, сколько себя помню. Я не ответил.

— Можно тебя пивом угостить?

— Конечно. Принесли.

— Сегодня газеты читал? — спросил он.

— Да.

— Читал про пятьдесят маленьких девочек, что сгорели в бостонском приюте?

— Да.

— Ужас, правда?

— Видимо, да.

— Видимо?

— Да.

— То есть ты не уверен!

— Если б я там был, меня бы потом весь остаток жизни мучили кошмары. А когда только прочтешь об этом в газете, все иначе.

— Тебе что, не жалко этих пятидесяти маленьких девочек, которые сгорели заживо? Высовывались из окон, кричали.

— Наверное, было ужасно. Но видишь ли, это просто газетный заголовок, статья в газете. Вообще-то я об этом не думал. Я перевернул страницу.

— И ничего не почувствовал?

— Вообще-то нет.

Он немного посидел, отпил из стакана. А потом заорал:

— Эй, вот сидит парень, который, блядь, ни хуя не почувствовал, когда прочел, как в Бостоне заживо сгорели пятьдесят маленьких девочек.

Все посмотрели на меня. Я смотрел на свою сигарету. Минуту стояла тишина. Потом женщина в рыжем парике сказала:

— Будь я мужчиной, пинками бы гоняла его вдоль по улице.

— Ив Бога он не верит! — сказал мой сосед. — Ненавидит бейсбол. Он любит бой быков и смотреть, как заживо сгорают маленькие сиротки!

Я попросил у бармена еще пива — только себе. Он с отвращением толкнул мне бутылку. Два парня играли на бильярде. Тот, что помоложе, — здоровяк в белой футболке — отложил кий и подошел ко мне. Встал за спиной и давай сопеть, стараясь набрать в легкие побольше воздуху, чтоб грудь казалась шире.

— У нас хороший бар. Мы тут козлов не терпим. Мы им хорошенько даем по жопе, мы их тут месим, мы выбиваем из них говнище.

Я чувствовал, как он стоит за спиной. Поднял бутылку, вылил пиво себе в стакан, выпил, закурил. Рука моя ничуть не дрожала. Парнишка еще немного постоял, затем вернулся к бильярду. Сосед встал с табурета и ушел.

— Этот сукин сын — агрессивный, — услышал я. — Людей ненавидит.

— Будь я мужчиной, — произнесла женщина в рыжем парике, — он бы у меня пощады просил. Терпеть не могу такую сволочь.

— Так всякие Гитлеры говорят, — сказал кто-то.

— Вот мерзкие придурки.

Я допил, заказал себе еще пива. Парнишки продолжали играть на бильярде. Кто-то ушел, и замечания по моему поводу начали стихать, не унималась только женщина в рыжем парике. Она все больше пьянела.

— Мудак, мудак… ну ты и мудак! Воняет от тебя выгребной ямой! И наверняка еще страну свою ненавидишь, а? И страну свою, и мать, и всех остальных. Ай, да я вас таких знаю! Мудаки, дешевые трусливые мудаки!

Наконец около 1.30 ночи она ушла. Ушел и один из бильярдистов. Здоровяк в белой футболке уселся в конце стойки и заговорил с тем мужиком, который угощал меня пивом. Без пяти два я медленно поднялся и вышел.

Никто меня не преследовал. Я прошел по бульвару, отыскал свою улицу. Свет в домах и квартирах не горел. Я отыскал свой двор. Открыл дверь, вошел к себе. В холодильнике оставалось одно пиво. Я открыл и выпил.

Потом разделся, сходил в ванную, поссал, почистил зубы, выключил свет, дошел до кровати, лег и уснул.

Птица на взлете