Музыка грязи

В свой третий приезд она привезла кофеварку из гаража Джима. Она готовила себе маленькие обеды из сыра рикотта на ржаных крекерах и сидела в библиотеке, обследуя шкафы. Она просматривала коробки из-под фруктов, наполненные пластинками. Там были австралийские записи семидесятых: Мэтт Тейлор, «Спектрум», «Инделибл Мертсепс», Талли и всякий изврат вроде «Оркестр Махавишну», «Кинг Кримсон», «Сопвич Кэмел», «Флок», «Бэкдор», «Кэптен Бифхарт». Целая коробка была набита блюзовой музыкой, а еще одна – блюграссом и фолком. В жестянке она нашла кучу кассет, большинство из них – пиратские копии, на которых шариковой ручкой были нацарапаны названия.

Она выбрала одно имя – Крис Уитли – и засунула кассету в магнитофон. Джорджи легла на диван и слушала ленивый голос с поминутно проскальзывающими фальцетами. Звук гитары был напряженным, почти суровым. Джорджи немного знала о музыке. Она перестала относиться к ней с трепетом с тех пор, как выросла, и просто покупала то, что слышала по радио. И все же было время, когда она лежала, забаррикадировавшись в своей комнате, на кровати, с альбомами, каждая песня в которых говорила открыто и прямо. Она тогда чувствовала, что певец направляет слова, эмоции прямо на нее. И вот она лежит здесь, глядя на сырые пятна на потолке, пока эти меланхоличные, загадочные песни льются по дому. Она никогда не слышала об этом парне. Она недоумевала, что бы могло значить «попасть в страну больших небес» и «целовать время на прощанье». Слова озадачивали ее, и к этой странной воющей гитаре надо было привыкать. Но это не давало ей успокоиться. Она откинулась на пахнущем плесенью диване и дослушала альбом до конца.

Когда музыка стихла, Джорджи поднялась и обошла все комнаты, открывая шкафы и буфеты. В главной спальне она примерила выгоревшие на солнце платья, которые оказались ей велики. Невестка Лю была, пользуясь выражением Уорвика Ютленда, слишком для нее крупна. Джорджи чувствовала себя девочкой, примеряющей платья матери. Она могла просунуть кулаки в лифы платьев, и у Джорджи не хватало ни живота, ни бедер, чтобы придать этим платьям форму. Она просмотрела белье, беспорядочной кучей сваленное в шкафах. В ящике в изножье кровати она нашла свадебное платье, завернутое в целлофан. Под ним, запечатанная в тот же материал, лежала внушительная куча старой анаши.

В коробке из-под обуви были фотографии. У его брата был сонный вид. У него были черные волосы, и по лицу, казалось, бродила какая-то странная усмешка, будто он знает что-то, чего не знают другие. Глаза были скорее серые, чем голубые. Женщина сплошь состояла из волос, грудей и рта. Рот у нее был чувственный, почти безобразный, всегда приоткрытый. Ее дети были похожи на маленьких дикарей: шелковистые белые волосы разлохмачены, а лица счастливые, грязные, усталые.

Джорджи заглянула в детскую, но не вошла. Это было слишком печально.

…И потом оказалось, что в воздухе март и осень и кровать ночью покрыта покрывалом. Дни все еще стояли теплые, даже жаркие, но, как только солнце врезалось в море, день терял свое жало. Отец Джорджи отрекся от нее, и по какой-то странной причине, которую из нее было не вытянуть, Джуд отказывалась видеться с Джорджи, когда та приезжала. Остальные хранили ледяное молчание. Дома на Джима нападала раздражительность. Он все время дергал мальчиков. Лицо его посерело, и он, кажется, худел. Он теперь подолгу сидел в кабинете по ночам. С Джорджи он разговаривал вежливо, но рассеянно.

Бивер впал в депрессию. Он наполнял ее маленькие канистры с бензином, не произнося ни слова. И у нее столько времени отнимали поездки туда-сюда по шоссе, что она почти не видела Рэчел. Когда однажды они все-таки встретились вечером на пристани, Рэчел отбросила обычные любезности и заявила, что бывают в жизни моменты, когда надо сбросить с себя старую шкуру, подняться на ноги и действовать, черт возьми, действовать. Она говорила яростно, будто бы эти слова долго сидели у нее внутри, словно она вот-вот заплачет; так что, если бы она тут же не забралась в свой «Лендровер» и не уехала, Джорджи, может быть, обняла бы ее и рассказала ей все: что она действует, что у нее уже есть план, что все будет хорошо.

Джорджи каждый день ездила в дом Фоксов. Эти поездки заряжали ее. Возвращаясь туда снова и снова, она чувствовала некоторую уверенность. В те дни, когда она признавалась в том, что вообще уезжала из дому, она говорила, что ездила к Джуд, но ей не надо было даже беспокоиться о том, чтобы выдумать правдоподобную версию, потому что Джим никогда ни о чем не спрашивал. Его мысли, похоже, где-то бродили.