Музыка грязи

В один из таких дней Джорджи откатила старую бочку из-под горючего на полоску песка у излучины и начала жечь мусор. Все утро и половину дня она жгла одежду Негры, свадебное платье, анашу и все эти летние платья. Она заставила себя сжечь детские вещи, все эти запачканные майки и шорты, плакаты со стен, пластиковые игрушки и даже подушки. Она пожалела спальню Лю, но переставила там мебель, чтобы ей было удобнее. Она вымыла библиотеку и оттерла кухню. Она вытряхнула из каждого ящика мотки гитарных струн, скотч, ноты церковного хора, торцовые ключи, наперстки и обглоданные кости. Она до последнего не могла заставить себя сжечь запятнанную пару джинсов и двуспальную простыню. Она поняла, что? это за пятна. Это были единственные вещи, которые она сожгла с удовольствием.

* * *

На дне коробки с пиратскими пленками Джорджи нашла одну, на которой было написано «Фоксы». Наклейка была из пластыря, а почерк – детский. Она минуту помедлила в нерешительности, но потом все равно вставила пленку в магнитофон и уселась на диван послушать. Сначала было просто неясное гудение комнаты. По деревянному полу скрипел стул. Открытый кран? Да, и закрытый с писком. Кухня. Губы у Джорджи резко пересохли. Кто-то – ребенок – что-то спросил в отдалении. Кто-то еще дышал совсем близко.

Гитара начала выводить мелодию. Она была проста и печальна. К ней присоединились мандолина и скрипка. И потом кто-то начал петь. Джорджи сразу поняла, что это Лю. От этих звуков в груди у нее вырос комок. Она не знала песню, но мелодия была какая-то кельтская – история короля, королева которого умирала после девяти дней родовых мук. Песня была красива, но в ней было что-то дикое и невыносимое. И слышать его мальчишеский тенор было еще тяжелее.

Когда песня закончилась, было долгое молчание. Вздох.

«Господи, я бы сейчас бочку пива выпил», – сказал мужчина.

Джорджи поняла, что это Негра.

«Это самая печальная песня на свете», – сказала маленькая девочка близко к микрофону.

Так это были ее вздохи, это дышала она. Ее близость даже пугала.

«Поэтому-то нам и нужно пиво, Птичка», – сказал Негра.

Звякнули инструменты. Кто-то настраивал струну. Скрипнул стул, а потом со всхлипом открылась дверь холодильника.

«Неужели он сделал правильно, Лю? – спросила девочка. – Она же просит его: «Разрежь меня и вынь дитя». Но он не хочет. Королева Джейн – она же умирает. И это так ужасно».

«Ну, Птичка, – сказала ее мать. – Скоро будет чай. Иди поиграй».

«Лю!» – настаивала девочка.

«Ну, подружка, – сказал Лютер Фокс. – Я не знаю. Старик король, он испугался, наверное. В те дни это было очень уж радикально – делать кесарево в полевых условиях. Он же говорит: «Коль суждено мне потерять английскую розу, пусть потеряю я и ветвь».

«Отвратительно», – сказала Птичка.

«Да ладно. Ребенок же родился. И потом, это всего-навсего песня, так?»

«Слишком грустно».

«Если взять за задницу королеву Англии, – пропел Лю экспромтом на тот же мотив, – то и денежки твои, то и денежки твои».

«Лю!» – взвыла девочка между приступами смеха.

«Прости, Птичка. Я республиканец».

«Скажи!»

«Что сказать, милая?»

«Что бы ты сделал. Если бы это был ты».

«Я?»

«У него нет королевы», – сказал мальчик в нос.

«Точно».

«Заткнись, Пуля».

«Ну, Птичка!»

«Скажи!» – попросила девочка.

«Не всегда есть выбор, – сказал Лю, – между правильным и неправильным».

«Ой!» – сказала Птичка смущенно.

«Ой, выключи, Пуля!»

Мальчик пукнул. Пленка взвизгнула, и все смолкло.

Джорджи вынула пленку из магнитофона и бросила ее обратно в коробку. Она стояла у окна рядом с разломанным пианино. Она чувствовала, что переступила, но ощущала и то, что переступили через нее. В тот день она пошла к камням на вершине холма и вытащила из-под них жестянку, в которой когда-то хранился чай. В ней не было ничего примечательного. Маленькие записочки из одного слова – странные. Жестянка пахла боронией и чаем или просто пылью. Она спрятала жестянку под скалой и некоторое время постояла там, слушая гул насекомых и бесконечное пение ветра в ветвях желтосмолок.

Джорджи пошла к Биверу, чтобы заказать доставку горючего и газовых баллонов на ферму. Еще до того, как она сказала ему, куда все это доставить, он закатил глаза и швырнул к ногам тряпку.

– Подруга, да у тебя вместо мозгов – дерьмо. Он не вернется.

Она пожала плечами.

– Ой, как мы плечами пожимаем! Прямо как Дженнифер Джейсон Ли.

– Я буду скучать по тебе, Бивер.

– Можешь поставить свою наглую маленькую задницу – будешь, – сказал он без улыбки.

Она начала наигрывать «Кумбайю» на потускневшей стальной гитаре Лютера Фокса. По нотам из библиотеки она научилась брать аккорды «Дома восходящего солнца» и тем самым увеличила свой репертуар ровно вдвое. Ей нравилось ощущать инструмент под пальцами, как он звенит и побрякивает у нее на коленях.