Музыка из уходящего поезда. Еврейская литература в послереволюционной России

Абрахам и Торок рассуждают о психологическом процессе включения (инкорпорации) как альтернативе скорби. Вместо того чтобы принять утрату, жертвы символическим образом вбирают утраченных любимых людей в себя, тем самым ставя под угрозу собственные границы и создавая внутри «скрытую могилу». К примерам такого включения относится, в частности, то, что Виктор Штрум носит в кармане письмо матери, то, что Гроссман пишет матери письма после ее смерти. Альтман рассуждает о травме в похожем ключе. Катастрофическая массовая гибель укореняется в душе отдельного человека, где переплетается, разрастаясь, с уже существующими парадигмами утраты.

В рассказе Альтмана «Ин ан апру тог» («В выходной») один из персонажей говорит: «Здесь [в Москве] я с каждым днем чувствую себя все более укорененным в сегодня, в завтра» («Ун от до фил их мих мит йедн тог алц мер айнгеворцлт инем хайнт, инем моргн») [Altman 1980: 257]. В этой строке «сегодня» – это «сегодня» романа Забаре, то сегодня, в которое рождается новый мир. Этот и другие советские мотивы в послевоенных произведениях Альтмана – в том числе агиографические отсылки к Ленину – никак не преуменьшают абсолютную уникальность его творческого видения.

Альтман однозначно поворачивается спиной к советскому значению слова «сегодня» в очень важной виньетке «Майн татнс нит опгешикт картл» («Неотправленная открытка моего отца»), которая вошла в его автобиографический цикл «Старческие заметки». Маленький двухстраничный текст – это воспоминания Альтмана о том, что отец его был неграмотным. Он мог читать молитвы и следить за чтением еженедельного отрывка Торы, однако не умел писать ни на идише, ни на иврите, ни на русском; соответственно, всю его переписку вели молодые грамотные племянники. Однажды они ему отказали, и пятилетний Моше беспомощно наблюдал, как отец пыхтит над открыткой, заполняя ее крошечными буковками (пицинке ойсиелех). Открытку так и не отправили: русскоговорящий племянник признал ее нечитаемой и отказался надписывать адрес. Завершается рассказ еще одним неотправленным посланием – обращением сына к отцу:

Папа… твой бестолковый сын пишет, говорит и читает на полудюжине языков, и среди евреев он писатель не из последних. Однако клянусь, твоя неотправленная открытка с крошечными буковками сегодня в моих глазах ценнее всего, что я пишу, за исключением того, что потерял…

Тате… дайн шлимазолнер зун шрайбт ун редт ун лейент аф а халбн туте лешойнес, ун эр из а штикл шрайбер бай йидн. Обер, их швер, дайн нит опгешикт картл мит ди пицинке ойсиелех из ин майн ойгн хайнт мер верт фун алц, вое их шрайб, ахуц дем, вое их хоб фарлойрн… [Altman 1980: 358].

В рассказе «В выходной» «сегодня» связано с настоящим и будущим, а в этой вещи «сегодня» обращено к прошлому, к «неотправленной открытке отца» и к утраченным рукописям автора. То, что Альтман пишет во втором лице («дайн зун, дайн нит оп-гешикт картл») – форма обращения к мертвым, посещение могилы. Слова, которые автор адресует отцу, адресованы и читателю, тот становится свидетелем авторской клятвы, его завещания, в котором Альтман отрицает ценность всего, что когда-либо опубликовал, ценя гораздо выше отцовскую неотправленную открытку и собственные свои утраченные тексты. Наследие, которое Альтман оставляет читателям, подобно наследию, полученному им от отца, – одновременно и дар, и бремя утраты.