Музыка из уходящего поезда. Еврейская литература в послереволюционной России

В местечке как раз была пятница. Словечно никогда далеко от себя не уходит. Раз пятница, так с ней, значит, накрепко связан шабат. С какой радости кому-то может показаться, что вот эта пятница может ни с того, ни с сего отвязаться от своего шабата. А я, погруженный в атмосферу маленького местечка, уж всяко не мог отвязаться от них обоих.

Ин штетл из акурат гевен фрайтик. Словешне из вайт фун зих нит авек. Ви балд фрайтик, из шойн мит им ин эйнем гебундн шабес. Ун фарвос зол эмецн айнфалн, аз дер дозикер фрайтик кон зих дурх аби велхн опрайсн фун зайн шабес. Ун их, вое бин эйнгетункен ин клейнштетлдикайт, зол зих дурх вое эс из опрайнс фун зей бейдн [Kipnis 1977: 213].

Местечко, пятница и Шаббат накрепко связаны, с этим ничего не поделать. Двойственность отношения нарратора к хронотопу (взаимосвязи времени и места) особенно отчетливо видна в последней фразе абзаца, где он признается в том, что и сам погружен в «маломестечковость». У Кипниса, как и у Бергельсона, слова, с помощью которых описывается разница между будничным (вохедек) и Субботним/праздничным (шабесдик/ йонтевдик) временем, также используются и для фиксации чувств и настроений. Пусть герой не справляет Субботу и не молится с другими мужчинами, слова из этого мира все еще несут для него особый смысл. А когда он в разладе с самим собой, он – «вохедик».

Действие романа происходит уже после погрома, описанного в «Хадошим ун тег»; герой, Айзик, – вдовец, его первая жена Бузя умерла до начала повествования (первая жена Кипниса Бузя скончалась вскоре после погрома 1919 года в Словешне). Айзик никак не может справиться со своей потерей: «Есть у меня одна слабость, этакий горбик, который вырос на душе, и зовется этот горбик красивым, любимым именем: Бузя!» («От хоб их эйне а швахкайт, аза мин хойкерл, вое из ангевоксн аф майн нешоме ун дос хойкерл хейст давке мит а шейнем, мит а либн номен: – Бузье!») [Kipnis 1977: 318]. Герой размышляет о том, что его вторая жена Поля наверняка поймет, что эта «слабость» – не из тех, с которыми ходят к врачу, скорее «этаким горбиком следует дорожить, следует его украшать шелками и дорогими тканями» («аза хойкерл дарф мен тайер халтн, мен дарф эс цирн ин зайдне ун ин эйдлсте штофн») [Kipnis 1977: 318]. В этом поэтическом образе интроекции души, похожем на мотив могилы у Альтмана, мертвая жена героя сохраняется в виде прекрасного драгоценного предмета внутри него[233]. Непрекращающаяся любовная история Айзика и его мертвой жены Бузи – ключ к сюжету, она превращает образ пространства местечка в предмет желания и по-иному обозначает границы, отделяющие героя от местечка. Он воистину погружен в местечко, поскольку оно находится у него внутри.

В «Унтервегнс» нарратор отмечает, что в местечке все близко: «там была долина, там был пригорок с кладбищем… шагая по мостовой, мы видели перед глазами и этот мир, и мир иной» («и ди-велт, и йене-велт») [Kipnis 1977: 384]. По мере развития действия, свойства, связанные с «этим миром» («ди-велт») и с «иным миром» («йене-велт») постепенно меняются местами. Кладбище, где похоронена Бузя, – «домашнее», «уютное» («хейм-лех»); аккуратные ряды могил («штибелех», то есть «комнаток») и надгробий – «опрятные и милые» («цихтик ун либ») [Kipnis 1977:234,401]. По контрасту с этим языком домашнего уюта, язык, которым описывается второй брак героя, происходит из мира мертвых. Услышав о женитьбе, его сестра заявляет о ее неуместности, употребляя выражение, которое дословно можно перевести как «два трупа идут танцевать» («цвей мейсим гейен танцн»). Поля, вторая жена, живет в доме настолько огромном и пустом, что супруги чувствуют там себя «странно», «неуютно» («унхейм-лех») [Kipnis 1977: 247]. Все тело Поли излучает беспокойство («умет»), – «беспокойство выглядывает у нее даже из смеха» («ди умет кукт бай ир аройс афиле фуне гелехтер») [Kipnis 1977: 317].