Музыка из уходящего поезда. Еврейская литература в послереволюционной России

Один из самых великих и сложных образов особого еврейского пространства – это панорама Бердичева, «города Н», в «Ди мишпохе Машбер» («Семье Машбер») Дер Нистера – первый том был опубликован в СССР в 1930-е годы, эпоху пятилетних планов и устремленности в будущее. Главы из этого романа и из «На Днепре» Бергельсона вошли в один и тот же номер советского литературного журнала на идише «Советиш» («Советское») в 1935 году. Предисловие к «Ди мишпохе Машбер» открывается словами: «мир, описанный в этой книге, уже исчез без следа» («ди велт вое верт гешилдерт ин дем дозикн бух из шойн шпурлоз фаршвундн»); тем не менее книга, состоящая из двух объемистых томов, причем есть некоторые указания на то, что предполагался и третий, сама по себе – след. Используя пространство иного типа – не маленькое местечко, а настоящий город, Бердичев, и помещая время действия в 1870-е годы, Дер Нистер конструирует еврейское пространство как открытое, подвижное, подверженное катаклизмам перемен. Второй том Дер Нистер посвящает дочери, погибшей в Ленинграде в блокаду, и говорит, что его разбитое сердце стало памятником на ее безвестной могиле. При этом в мире, созданном в «Семье Машбер», нет ничего застывшего или ригидного. Ключевое пространство – порог, пространство изменений. Собственно, и сама фамилия подчеркивает тему перемен: «машбер» означает «кризис» [Wisse 2000:124]. Семейный кризис разражается в ходе столкновения между двумя из трех братьев Машбер: Моше – самым крупным городским финансистом, который терпит банкротство, и Лузи, который становится главой маргинальной секты брацлавских хасидов «города Н».

С развитием сюжета кризис в семье Машбер волнами прокатывается по всему «Н» – или Бердичеву. Назревающая катастрофа угрожает городу не только в его ипостаси земного Иерусалима, но также и в его космически-потусторонней ипостаси Иерусалима горнего. В «Семье Машбер» Дер Нистер куда более открыто, чем Бергельсон в «На Днепре», проецирует «вертикальное, потустороннее» на плоскость обычной еврейской политики тела, особенно в ее карнавализированной, отчетливо телесной форме. Бердичев – место, где желание, процессы еды-питья, пьянство, торговля, духовные устремления, мистические и апокалипсические откровения тесно увязаны между собой. Кладбищенский смотритель продает свой товар с тем же корыстолюбием, что и любой торговец на рынке; глава похоронного общества – «выродок» со сморщенным лицом и голосом новорожденного котенка; кладбищенские носильщики – «полуголемы» [Der Nister 1948: 62]. Моше Машбер, почтенный гражданин и хороший еврей, окружен «гиенами», на которых слово «деньги» воздействует паталогически. У одного из его помощников «набожно-лисье личико» («а фрум-фоксиш понимл») и собачий нюх на деньги. Лузи Машбер, напротив, говорит о великой радости, которая «возвышает и очищает, дарует чудо – старых делает молодыми, а из самой грубой вещи – то, что способно вознестись к высочайшим высотам» («дерхейбт ун лайтерт, шафт вундер – махт фун алт юнг, ун фун дер гробстер зах – аза, вое кон биз дер хехтер хайх аройф-дерланген») [Der Nister 1948: 93].

Как показал Крутиков, и до, и после Дер Нистера еврейские писатели изображали Бердичев как «лицевой» еврейский город – город, где превыше всего ценится торг и процветает жизнь тела [Крутиков 2000]. В очерке Гроссмана, посвященном Бердичеву, «Бердичев не в шутку, а всерьез», и опубликованном в «Огоньке» в 1929 году, предпринята попытка, достаточно ироническая, обелить образ города, проследив историю борьбы местного пролетариата. В его же написанном позднее рассказе «В городе Бердичеве» (1934) дан более привычный образ города. Воздух в еврейском доме, в котором разместили беременную женщину-комиссара, – это настоянный воздух человеческого жилья, там пахнет «керосином, чесноком, потом, гусиным смальцем, немытым бельем», да так, что героиня, оказавшись там, «поглубже набрала воздуха в грудь, точно ныряя в воду» [Гроссман 2005:9]. В пьесе 1975 года «Бердичев» Горенштейн использует ту же телесную образность.

Горенштейн родился в Киеве в 1932 году; его отца, профессора, расстреляли в Магадане, когда автор был еще совсем маленьким, мать скончалась в эвакуации во время войны. Горенштейн рос в детских домах и в семьях родственников – этот печальный опыт нашел отражение в «Бердичеве». Помимо киносценариев (к «Рабе любви» (1976) и «Солярису» (1972)), единственным его художественным текстом, опубликованным в СССР, стал рассказ 1964 года для журнала «Юность». Наряду с такими писателями, как А. Г. Битов и В. П. Аксенов, Горенштейн в 1979 году участвовал в публикации запрещенного литературного альманаха «Метрополь» – в России альманах в первый раз был напечатан в 1991-м. В 1980-м Горенштейн эмигрировал в ФРГ и прожил там до своей смерти в 2002-м. Его последний роман, «Летит себе аэроплан», основанный на биографии Шагала, был издан в Москве в 2003-м [Горенштейн 2003].