Музыка из уходящего поезда. Еврейская литература в послереволюционной России

У обоих авторов архитектура изгнания состоит из многократно использованных, наскоро слепленных вместе кусков выживания. Оба автора устанавливают связь между еврейской общиной своей эпохи и еврейской политикой тела, преодолевающей временные границы.

Одержимое местечко у Кановича

В произведениях Кановича, написанных после 1970 года – в тот же период, когда создавался «Бердичев» Горенштейна, – неизменно царит атмосфера уныния. Ключевая метафора – кладбище: «Моим государством были местечко и кладбище», – говорит повествователь от первого лица в его трилогии о местечке [Канович 1974: 163]. Канович родился в Литве, в Каунасе в 1929 году, в религиозной семье, изучал в университете литературу, печататься начал в 1940-е годы сразу по-русски и по-литовски. В конце 1980-х он принимал активное участие в жизни литовской еврейской общины и высказывался о будущем евреев в Восточной Европе в откровенно пессимистическом ключе; в 1993-м уехал в Израиль. «Птицы над кладбищем» и «Благослови листья и огонь», первые два тома трилогии, изображают местечко населенным мертвецами.

Герой романа – сирота Даниил, которого воспитывают дед и бабка. Дед занят своими часами: дедушки – хранители времени, которое от них постоянно ускользает. У Бергельсона дедовские часы размечают годовщины смерти, а у Кановича, напротив, часовые механизмы скорее служат символами надежды и упования. Дед не ложится допоздна, разбирает и собирает свои часы, «воскрешая мертвых», как пишет нарратор, доверяя своим часам «тоску по чему-то прошедшему, промелькнувшему, как солнечный луч в пасмурную погоду» [Канович 1974: 52]. Бабушка своего мужа никогда не любила и постоянно ломает починенные им часы.

После смерти бабки и деда Даниила все обитатели местечка – беженец, который занимается починкой часов, парикмахер, музыкант, играющий на свадьбах (он на ночь запирает в шкафу свою скрипку, чтобы она не сбежала поиграть без него), и синагогальный сторож – хотят взять мальчика к себе. Им нужны наследники, не столько для того, чтобы продолжить их труд в будущем, сколько для сохранения воспоминаний. То, что герой является сиротой, делает его хранителем прошлого других людей.

В итоге Даниила усыновляет одноногий кладбищенский сторож, и мальчик вырастает на кладбище. Во втором томе романа жизни в настоящем по большому счету не показано. По ночам сторож видит в огне мертвую жену и детей; даже конь плачет, вспоминая своих бывших владельцев; следуя традиции, мертвые встают из могил, чтобы ночью помолиться в синагоге. Образ местечка как кладбища указывает на его связь с загробным миром. Как пишет Мирон, кладбище считается святым местом не только потому, что там лежат святые люди и заступники, но и потому, что оно связывает живых с будущим пришествием Мессии и воскресением мертвых, странствие которых обратно в Иерусалим начнется от места погребения. В могиле, как пишет Мирон, «открывается подземный коридор, который в итоге должен привести в Эрец-Исроэл и к воскресению» [Miron 1995: 35]. В романе Кановича мертвые наблюдают за тем, как герой учится кататься на коньках, видят, как он влюбляется; он слышит их голоса, перебивающие друг друга – они говорят так же, как говорили при жизни; мертвые отец, дед и бабка всплывают на поверхность его памяти. В последнем томе, где описана нацистская оккупация, мертвая бабушка героя становится его ангелом-хранителем и помогает ему выжить. У Кановича, как и у Кипниса, жизнь местечка продолжается в том числе и на кладбище[236].