Читаем Музыка из уходящего поезда. Еврейская литература в послереволюционной России полностью

Послевоенная повесть Кановича «Парк забытых евреев», опубликованная в 1997 году в русскоязычном журнале «Октябрь» (уже после эмиграции автора в Израиль), возвращает читателя к тем же вопросам о месте и памяти, которые ставились и в более ранних произведениях. Канович спрашивает: кто является хранителем еврейской памяти в постсоветском пространстве? Несколько стариков каждый день встречаются в одном из скверов Вильнюса, чтобы смаковать «самый сладкий и самый горький напиток на свете – воспоминания» [Канович 2007]. Герой, еврей-портной, служивший в годы Второй мировой войны в советской армии, обнаруживает, что время завивается двойной и тройной спиралью, когда мысли его переносятся из одного десятилетия в другое. Он, например, вспоминает, как вернулся после войны в родное местечко и обнаружил, что синагогу превратили в пекарню. Описание пространства синагоги у Кановича напоминает – в уменьшенном, но не менее значимом виде – описание, которое мы находим у Дер Нистера в «Семье Машбер». В романе Дер Нистера воздух старой синагоги насыщен молитвами набившихся в нее людей. У Кановича, подобным же образом, синагога является «не местом, а вместилищем – бесплотным и осязаемым одновременно» [Канович 2007]. Герой повести Ицхак Малкин вспоминает, как нашел в синагоге талес и произнес кадиш по убитым евреям своего местечка. В то же время его друг, который сидит с ним рядом в «парке забытых евреев», видит во сне похожий момент после войны, когда вся их рота начала произносить кадиш по погибшим товарищам-евреям. Совпадение сна и воспоминания, в структурированной форме литературного нарратива, преображает место – общедоступный сквер в Вильнюсе – в еврейское пространство.

В этом постсоветском произведении автора особенно занимает вопрос о месте и увековечении памяти. Он скептически относится к тому, что советская власть присвоила себе монополию на память. В описанной выше сцене герой обнаруживает, что, помимо молитвенных покрывал, в синагоге не осталось ничего – только галоши сторожа. Он с горьким юмором воображает себе, как выглядели бы эти галоши в качестве музейного экспоната: под толстым стеклом, с табличкой «Обувь евреев в буржуазной Литве». Воображаемый музейный экспонат служит укором советской власти, которая не смогла должным образом почтить память евреев, погибших на советской территории в годы немецкой оккупации.

Однако Канович критикует не одну только советскую власть за то, что она неправильно распоряжается памятью. В другом эпизоде в Вильнюс приезжает американский профессор, чтобы снять фильм про евреев Восточной Европы. Ицхаку претит само понятие ностальгического туризма. Он не считает, что его жизнь нужно записывать на пленку: «Ицхак не верил ни в пользу, ни в необходимость каких-либо свидетельств в мире, где свидетельства можно купить и продать». Возражает он и против съемок фильма. Американец хочет поставить фотографию Ицхака в молодости, во время поездки в Париж вдвоем с женой, рядом с фотографией старого Ицхака в Вильнюсе. Тот отказывается брать за это деньги: «Или вы просто пришли ко мне, как на могилу? Возложете по цветочку и уедете в Нью-Йорк». Сосредоточенность на начале (1920-е) и конце (первые годы XXI века) как бы вычеркивает весь советский период и его особую еврейскую культурную формацию. Однако Ицхак не хочет становиться объектом чужого ностальгического туризма. Не хочет быть умершим местом на истоптанном пути, где есть и другие привилегированные места памяти, в банальном турпакете под названием «Евреи Восточной Европы». Ностальгический туризм предлагает туристу симулякр аутентичного опыта; уникальные и сокровенные контуры чужой жизни он превращает в потребительский и в итоге мертвый объект[237]. Противостояние Кановича и визитера заставляет вспомнить сцену из «Впечатлений от путешествия по Томашовскому уезду в 1890 году» Переца. Перец пытался собрать сведения о евреях из польских местечек и в опубликованном по результатам поездки труде вспоминает эпизод, где роли меняются. Информант начал сам задавать ему вопросы, пытаясь выяснить, зачем он, собственно, приехал. Собеседник Переца намекает на то, что интервьюер от этой поездки выигрывает больше, чем информанты – это своего рода еврейская компенсация. В пояснение он рассказывает притчу: отмечая годовщину материнской смерти, ассимилированный немецкий еврей идет в ресторан и заказывает там кугель. «Кугель – это его иудаизм. Может, ваш иудаизм – всякие россказни.

Для вас это годовщина смерти?» [Peretz 2002: 78]. Американский визитер в повести Кановича тоже приезжает в Вильнюс как бы отметить годовщину смерти. Однако герой Кановича отказывается играть предписанную ему роль, становиться достопримечательностью на маршруте, посвященном оплакиванию еврейского наследия: вместо этого он крепко держится за непредсказуемые извивы собственной памяти и собственного искусства повествователя.

Шмуэль Гордон: прочтение советского пространства по-еврейски

Перейти на страницу:

Все книги серии Современная западная русистика / Contemporary Western Rusistika

Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст
Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст

В этой книге исследователи из США, Франции, Германии и Великобритании рассматривают ГУЛАГ как особый исторический и культурный феномен. Советская лагерная система предстает в большом разнообразии ее конкретных проявлений и сопоставляется с подобными системами разных стран и эпох – от Индии и Африки в XIX столетии до Германии и Северной Кореи в XX веке. Читатели смогут ознакомиться с историями заключенных и охранников, узнают, как была организована система распределения продовольствия, окунутся в визуальную историю лагерей и убедятся в том, что ГУЛАГ имеет не только глубокие исторические истоки и множественные типологические параллели, но и долгосрочные последствия. Помещая советскую лагерную систему в широкий исторический, географический и культурный контекст, авторы этой книги представляют русскому читателю новый, сторонний взгляд на множество социальных, юридических, нравственных и иных явлений советской жизни, тем самым открывая новые горизонты для осмысления истории XX века.В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Коллектив авторов , Сборник статей

Альтернативные науки и научные теории / Зарубежная публицистика / Документальное
Ружья для царя. Американские технологии и индустрия стрелкового огнестрельного оружия в России XIX века
Ружья для царя. Американские технологии и индустрия стрелкового огнестрельного оружия в России XIX века

Технологическое отставание России ко второй половине XIX века стало очевидным: максимально наглядно это было продемонстрировано ходом и итогами Крымской войны. В поисках вариантов быстрой модернизации оружейной промышленности – и армии в целом – власти империи обратились ко многим производителям современных образцов пехотного оружия, но ключевую роль в обновлении российской военной сферы сыграло сотрудничество с американскими производителями. Книга Джозефа Брэдли повествует о трудных, не всегда успешных, но в конечном счете продуктивных взаимоотношениях американских и российских оружейников и исторической роли, которую сыграло это партнерство.В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Джозеф Брэдли

Публицистика / Документальное

Похожие книги