Музыка льда. Осколки

— Любовь?! Я заметила эту любовь. И почувствовала! — голос спортсменки дрожит, пальцами она касается синяка.

Вика морщится от этого прикосновения, будто это к ее синяку приложила ладонь Мила.

— Я же прошу прощения! Я совершила огромную ошибку. И я пришла ее искупить! — в конце концов повышает голос Домбровская, — Неужели для тебя этого так мало?

Леонова долго и пристально смотрит в глаза своему тренеру:

— Искупить? И на что же вы готовы, любезная Виктория Робертовна, во искупление? — вдруг почти нежно произносит фигуриста.

— Чего ты хочешь, Милк? — тихо и очень устало отвечает ей женщина.

Из груди девушки врывается короткий неконтролируемый смешок:

— Как все люди — любви!

— Любви? — удивляется тренер, — Разве мало я отдала тебе своей любви? За все годы? Я сделала все, что могла!

— Точно все? — коротко и требовательно вопрошает девушка.

— Да! — так же коротко отвечает Виктория.

— Да? — вопросительно утверждает свое несогласие фигуриста.

— Да! — отвергает ее вопрос тренер.

И этот диалог так неожиданно похож на тот, давний, в зоне кисс-энд-край…

****

второй соревновательный день олимпийского турнира

— Я сделала все, чтобы победить. Все, что могла! — рыдает под прикрытием спины Григорьева, защищающего ее от камер, Мила. Их трое перед всем белым светом, сколько не прячь, а рыдание девушки увидят миллионы.

— Точно все? — требовательно и жестко держит ее над поверхностью собственного горя Домбровская.

— Да! — выдыхает Мила.

— Да? — вопрос-несогласие с ее трактовкой летит в самое сердце от тренера.

— Да! — сопротивляется спортсменка.

— Нет, ты сделала не все! — обрубает одним ударом Вика всякую претензию к мирозданию и лично к Виктории Домбровской.

****

— Нет, ты сделала не все! — мстительно выдыхает Ленова. И после короткой паузы, — Раздевайся!

Борьба взглядов, которой могут позавидовать боксеры-тяжеловесы. Огромные юные темные зло и обиженно ждут то ли мести, то ли исполнения мечты. Пристальный с искорками света у самых зрачков зеленый пытается разглядеть правильный ответ, который поможет утвердить уже принятое почти решение развернуться и уйти. И неясно, что Виктория заметила в себе или в Миле на этом поединке без единого слова, но она резко дернула пояс серого тренча, повела плечами и сбросила пальто, не глядя, на пол.

Когда рука тренера взялась за молнию спортивной кофты, застегнутой до самого подбородка, на лице девушки мелькнуло какое-то странное выражение, то ли испуг, то ли недоверие, то ли разочарование в самом светлом.

Кофта упала на пол рядом с пальто. Вика ни на секунду не отводила взгляд от карих глаз ученицы. Безжалостный свет выхватывал на ее коже белые рубцы шрамов разных форм и длины, тянущиеся вверх от кисти к плечу. Узор боли уходит плотными каплями оплавленных как воск краев заживших ран на спину, расчерчивает редкими линиями впалый живот, ребра, грудь.

— Ты правда готова на все ради своих целей? — выплюнула почти шепотом Леонова, — Любых! Лишь бы твоих!

Соскочила с кушетки и кинулась к выходу, чтобы исчезнуть из этой жуткой комнаты, где ей открывалось то, что она не могла считать правдой о своей любви. В этом было предательство близости и чувства. Леонова верила во что угодно, но только не в то, что Домбровская безразлично и холодно будет готова отдаться ради возможности остаться тренером и не раздувать новый скандал. Что угодно на благо делу! Какая красота! Какая мерзость!

Руки тренера поймали почти голую, рвущуюся за пределы тесного кабинета, брюнетку.

Борьба больше похожая на объятия, ребра прижимающиеся к рёбрам, грудь сминающаяся о грудь.

— Куда ты, куда! — Вика изо всех сил держит извивающуюся девушку, теряя силы и боясь, отпустить это изворотливое в своем бешенстве маленькое тело, которое непонятно на что способно.

— Ненавижу тебя! Ненавижу! — кричит борющаяся с ней не на жизнь, а на смерть Милка, — Отпусти! Не хочу!

В конце концов их разворачивает, и на подгибающихся коленях Вика сползает по стене, таща за собой на землю бьющуюся в неконтролируемой истерике девчонку, продолжая держать и прижимать к себе тем крепче, чем меньше сил.

Борьба переходит в рыдание. Неутешное. Безостановочное. Слезы умирания. Короткие вдохи, которых не хватает даже на минимальную порцию воздуха. И выдохи-вскрики, рассказывающие о боли, так и не пережитой, но спрятанной глубоко и запертой на сто замков.

Мокрое лицо зарывается в голое плечо Вики. Руки обхватывают шею тренера. Вселенная сворачивается до двух сплетенных полуголых тел. Очистительных слез. Тихого утешающего бормотания, в котором и можно разобрать лишь: "Девочка моя, маленькая! Шшшш! Тише, тише!". И что-то еще, совсем неразборчивое, что шепчет любящий страдающему любимому. В чем нет правды, но всегда так много желания забрать страдание себе.

Виктория протягивает руку и накидывает валяющееся пальто на голую Милину спину. После чего сжимает ее еще крепче. Всхлипы становятся всё реже, дыхание выравнивается постепенно, ресницы лишь изредка вздрагивают, щекоча кожу на плече женщины. Временами еще вырываются прерывистые вздохи.