Музыка Океании (СИ)

Девушки не выпускали друг друга из объятий целый час к ряду. Ника покрывала щёки Эльпис поцелуями, гладила её волосы, прижималась к груди и вдыхала сладковатый запах её кожи. Она поймала себя на мысли, что действительно чуть не потеряла её сегодня. Не знала, и не могла бы объяснить почему, но почувствовала это каждой клеточкой кожи.

— У нас получилось. Я говорила с ним, — сказала наконец Эльпис. — Всё будет хорошо, Ника. Я обещаю тебе.

— Не говори так, — попросила она.

— У меня есть план. По-настоящему хороший план. Только послушай.

Что такого могла рассказать Эльпис? Ника не хотела даже слушать, она слишком хорошо понимала, чем Эли пришлось заплатить за исполнение её плана.

— Ты была у него? — спросила Ника исступлённо.

— Пигмалион даёт нам три месяца на перерыв и свой дирижабль для путешествия. Мы отправимся в отменённые земли, как ты всегда мечтала, Ники. Будем жить с племенами, охотиться на оленей и спать под северным сиянием. И писать музыку только друг для друга. Самую лучшую музыку у самого порога в Океанию.

Её слова были слишком хороши для правды. Слёзы снова полились из глаз. Как Эли смогла склонить Пигмалиона на такое?

— Но есть ещё кое-что. — Голос Эльпис стал очень серьёзный, стальной. — Спустя три месяца мы не вернёмся назад. Мы сбежим.

Сбежим? Куда?

— Что ты задумала? — Ника боялась даже предполагать.

— Побег. — Сказала Эльпис решительно. — Ты и я — мы найдём врата в Океанию, и сбежим отсюда навсегда. В лучший мир. Ты же тоже хочешь этого?

Ника была обескуражена этим известием. Сбежать? Бросить всё? Бросить их странную, рискованную жизнь здесь? Перестать быть под прицелом публики? Оставить музыку, песни, «Оморфию»… перестать быть Эльпиникой…

— Ты же хочешь этого… я знаю, — сказала Эльпис. — Я многое поняла. Мы делали только то, что хочу я. Очень долго. Тебе не нужна Эльпиника, тебе нужна свобода.

— Мне нужна только ты, а не свобода. — Возразила Ника. — Куда пойдёшь ты, туда и я последую за тобой. Пусть даже в другой мир.

Они поцеловались и больше не разговаривали. А потом уснули вдвоём, в обнимку в счастливом неведении. Эльпис не сказала Нике о случившемся в офисе «Оморфии». Ника не сказала Эльпис о бордовом синяке, который нашла у неё на бедре.

Глава XI. Аластор

521 день после конца отсчёта

Улицы Сердцевины такие же одинаковые, как и все улицы Сциллы. Они очищают память, они приносят успокоение терзаемой муками душе своей однообразностью, своей бесчувственной пустотой, они напоминают в очередной раз, что по большому счету никто никому здесь не нужен, что мир изжил себя, и теперь все грехи, даже самые тяжкие, становятся незначительными пустяками. Ведь, в конце концов, чего стоит мир, доживающий свои последние дни, костенеющий, гниющий на алтаре для жертвоприношений, ненужный даже всегда алчным богам? Они отвергли гекатомбы, они равнодушны к будущему своих собственных детей.

Аластор скитался по улицам, не находя себе места. Одинаковые улицы, одинаково бессмысленные, словно пойманные в бесконечную спираль сменяющихся лиц и равно уродливых зданий, выглядывающих из-под своих прикрытых в слепом лицемерии век, скалящих равнодушные глаза.

Аластор чувствовал, как в нём закипает неконтролируемое безумие. Казалось, его разум повергает его в чёрную разверзшуюся пасть пустоты с её мерзким вкусом, слишком густо отдающим солью и горечью. Из серого купола небес на землю опускался колючий снег, гравируя на его сердце уродливую татуировку безысходности. Он бродил по этим улицам-спиралям, пытаясь свернуть куда-то, но всё равно возвращаясь в начало лабиринта. Аластор не спал с того дня, как Эхо прогнала его из дома; не спал и не ел. Не знал, что теперь оставалось делать с этой глупой оболочкой, доставшейся ему при рождении, не знал, как укротить трёхголовое чудовище, затаившееся у него внутри. Он шёл по этим бездонным канавам, пытаясь согреться. Заставляя себя двигаться, надеялся истратить свои силы, чтобы сон, наконец, сковал его, но всё было напрасно. Бессонница выедала глаза, превращая их в чёрные дыры. Пальцы деревенели от холода, и скрюченной рукой он изо всех сил старался удержать трепещущую на ветру сигарету, метающую искры ложного тепла на дорогу, по которой он брёл, но не получал удовольствия от вкуса табака. Его сносило ветром, как это часто бывает в ненастную погоду. Для сигарет тоже есть своя подходящая погода, и это была отнюдь не морозная зима.

Тот вечер, когда он признался Эхо в том, кем он был… он словно сорвал с себя маску. За те долгие два года, что он был Никем, он слишком отвык называть себя Аластором. Он стёр его с лица земли, чтобы спрятаться под личиной чужака, человека без прошлого и даже без имени, а теперь, словно оказавшись на улице без пальто, он буквально чувствовал, как ледяные молнии их колючих глаз прожигают его насквозь. Они знают всё. Знают, что он совершал. Знают, кто он.

Наёмник.

Убийца.

Цербер.

Аластор.

И больше не Никто.