Музыка призраков

Но однажды дверь наконец распахнулась – засов снаружи отодвинули. Кто и когда, Тунь не знал. Он заподозрил, что это проверка, и остался в хижине, замерев в своем углу, приготовившись к смерти, к долго откладываемой казни. Однако никто не вошел. Два дня спустя на пороге появилась фигура. Жгучее солнце, светя ей в спину, делало силуэт полупрозрачным, как привидение. Галлюцинация, решил Тунь. Но пришедший сказал:

– Товарищ, твое испытание закончено.

Голос был тот самый, что Тунь слышал несколько дней назад.

– Изоляция была необходима. Ты доказал свою верность, теперь ты присоединишься к остальным.

Фигура шагнула вперед, и Тунь разглядел мужчину лет сорока восьми, с манерами образованного человека, под стать речи.

Командир лагеря товарищ Им был ответственным политработником, имевшим связи в центральном комитете, высшем руководящем органе коммунистической партии, или, как ее чаще называли, Организации.

Приходится идти на крайние меры, объяснял он Туню, когда тот на деле доказал свою непоколебимую преданность Организации. Революция, объяснил товарищ Им, входит в фазу интенсивной радикализации. Те, кто вливается в ряды движения, должны понимать, что они солдаты, а долг солдат – с готовностью принимать любые страдания и лишения. Выучить рекрутов обращаться с оружием, вырывать чеку у гранат, стрелять из гранатомета несложно, куда труднее научить их дисциплине и верности. Нередко это вообще невозможно. Верность ведь не натренируешь, это черта характера, которую нужно выманивать из человека, подвергая новеньких испытанию изоляцией, – и без всяких объяснений, кроме смутного знания, что так заведено в Организации. Вначале таких строгостей не было: новичкам разрешалось выходить из хижины, оставаясь, однако, в пределах ограниченного периметра. Некоторые даже начали выращивать овощи и пряности, пока их «проверяли». Но сейчас, когда военные действия перешли в активную фазу, не осталось места вопросам, сомнениям и чувствам – только абсолютная преданность. Для тех, кто пытался дезертировать, наказание одно: смерть.

То, что Тунь видел на мостках, будет с каждым, кого заподозрят в пособничестве врагу. Однако, подчеркнул товарищ Им, эта казнь была, можно сказать, милосердной, учитывая склонность батальонного командира к жестокости. Приговоренного убили быстро и без мучений, потому что дезертиром оказался один из командиров лагеря, которого многие уважали и любили. Другим предателям вспарывали животы или резали горло, и они умирали в муках.

– Теперь вы видите, что ваше испытание вовсе не было наказанием? – спросил товарищ Им, благожелательно улыбаясь. Тунь кивнул, но промолчал, твердо решив остаться в живых. За время его изоляции эта решимость затвердела до черты характера. Для Туня не существовало верности без любви, и так было всегда – с музыкой, с Чаннарой, с Ситой. В отсутствие любви верность превращается в простое послушание, которое человек вынужден выказывать своему тюремщику.

Послушание он познал со своим отцом и может вспомнить его снова. А пока, если стать солдатом – единственная возможность вернуться к дочери, он научится воевать. Он будет пересекать одно поле боя за другим, пока не вернется к Сите.

Так Тунь стал солдатом. К его огромному облегчению, батальонный командир был другой – прежнего, как ему сказали, отозвали в «особую зону» вокруг Пномпеня, поближе к врагу. При новом командире, который работал вместе с говорившим по-кхмерски вьетнамским военным специалистом, Тунь научился держать оружие, целиться и стрелять по быстро называемым ему целям, распознавать опасность по малейшим звукам и шорохам в лесу, незаметно ползти в высокой траве или в сильнейший ливень, проползать под колючей проволокой, рыть окопы и строить баррикады, сидеть не шевелясь, когда тебя заживо пожирают красные муравьи, а самое главное – ничего не чувствовать в эти минуты и помнить только, что кровопролитие должно вызывать экзальтацию, самое близкое к радости чувство, которое человек может испытать в Организации.