Очень важным представляется мне вопрос, который я ставлю постоянно о создании своеобразного профилактория для певцов, вокальные возможности которых “покачнулись” в результате тех или иных причин, а причиненный голосовому аппарату ущерб пока еще, к счастью, возместим. Здесь необходимы квалифицированные вокалисты-педагоги, которые могли бы понять природу приобретенного ущерба и терпеливо его искоренять. Очень важен принцип материальной поддержки молодых певцов. У нас каждый тракторист получает по-разному, в зависимости от того, сколько “наработает”. А певец оперного театра, в особенности начинающий, независимо от того, какие партии он в театре исполняет и насколько нужен коллективу, получает определенную зарплату. Может быть, это одна из причин, почему идут в дирижеры и режиссеры, а не петь.
— Пожалуй, Принц в опере Прокофьева “Любовь к трем апельсинам”. Замечательная опера... Я бы и сейчас с удовольствием спел Принца или поставил спектакль. А тогда, в середине 20-х годов, режиссером был Алексей Дикий, дирижером Голованов, художник И. Рабинович. На репетициях в Большом театре присутствовал автор... Там есть такое место: Принц начинает смеяться и долго хохочет — целых две страницы нот! Постановщик и сам Прокофьев хотели, чтобы Принц смеялся “всерьез”, мне же казалось, что здесь должна быть ирония, насмешка, ведь вся опера насквозь иронична. Сел верхом на суфлерскую будку, начал свои: “Ха, ха-ха, ха-ха!”. А сам считаю “смешки” на пальцах. Не хватило пальцев на руках, скинул туфли и начал на ногах считать! Сергей Сергеевич Прокофьев сам засмеялся, за ним и весь оркестр... Автор принял эту озорную трактовку и увидел в ней ключ ко всей опере.
— “Евгений Онегин” в 1933 году. Это был юбилей Собинова. Зарецкого в тот вечер пел Марк Рейзен, ротного — Александр Пирогов, а я — Трике. Партию Ленского, естественно, исполнял юбиляр... Да, очень памятный спектакль.
— Никогда не считал. И пластинок не собираю — ни своих, ни чужих. Может, и зря... С удовольствием приобрел бы или хотя бы послушал свою запись сцены Юродивого из “Бориса Годунова” с оркестром под управлением Ипполитова-Иванова. Запись сделали в 1927 году, в маленькой комнатушке на Кузнецком мосту. Там, помню, и Луначарского записывали.
— Мне довелось много раз выступать перед фронтовиками. И в госпиталях, и вблизи передовой. К раненым не раз ездил вместе с Алексеем Николаевичем Толстым. Он читал свои рассказы, а я пел. Приходилось и на митингах выступать, и воззвания писать...
— К труду хлебопашца я отношусь с величайшим благоговением. В них, в этих зернах, дело многих поколений, сила нашей жизни.
— Если бы я мог высказать словами, что чувствую во время выступления или подготовки к нему, я б и тогда не говорил про это. Во всяком творчестве существует таинство, которое нужно беречь. Постичь все это алгеброй и разложить по полочкам невозможно. Да и не надо. Поговорить о том или ином впечатлении, конечно, можно, да и то желательно, чтобы предмет был не тот, над которым я работал или работаю.
— Солнце светит каждый день, но его тепло и солнечный свет каждый раз воспринимаются по-разному. В этом есть своя закономерность и радость.