Музыка войны

Стоило Парфену напомнить жене о том, что и она имела в семье некоторые обязанности, кроме заработка денег, как лава обвинений обрушивалась на него. Всякий раз оказывалось, что он был бездельником, лентяем, бездарностью, неспособной прокормить собственную семью. Это он вышвырнул молодую мать на улицу, заставив заниматься самым неблагодарным трудом, по самым низким ставкам, пока у нее не было опыта, вместо того чтобы сидеть с детьми и воспитывать их. Другие мужчины содержали целые семьи и не лезли в женские дела, только у него одного не выходило справляться со своей главной обязанностью.

Но и тех денег, что Карина добывала, занимаясь нелюбимым делом, едва ли хватало на пропитание, не говоря об одежде. Приходилось по-прежнему собирать ненужные вещи у соотечественников в социальных сетях. И потом, Парфен поставил цель откладывать хотя бы по десять, по тридцать евро в месяц на черный день, а если черный день не наступит, то на подержанную машину, ведь Карине было так тяжело ездить на автобусах.

И хотя они прибыли в Испанию по программе для беженцев и им разрешили находиться здесь два года в ожидании решения о присвоении им гражданства, пособий они не получали, права на работу не имели, следовательно, должны были выживать так, как умели. А капиталистическая жизнь в Европе оказалась вовсе не такой легкой и беззаботной, какой представлялась им прежде. Высокие цены на все, начиная от аренды квартиры и заканчивая медицинскими услугами (легче было умереть, чем попытаться лечиться и сдавать анализы по заоблачным ценам у специалистов с сомнительными квалификациями) превращали гонку за деньгами в заколдованный круг. Вскоре Лопатины стали обращать внимание на своих соотечественников и увидели, что многие жили за чертой бедности, от зарплаты до зарплаты, не имея накоплений, машины, недвижимости, а главное, не помышляя о том, что однажды у них будет что-либо из этого. Люди здесь в большинстве своем не жили, а выживали, и эта убогая картина, вдруг открывшаяся им, была так похожа на то, что они оставили позади себя в родных краях. Мечта о сказочной Европе лопнула, как хрустальный мост, оставив после себя множество осколочных ран в душе. На Донбассе он был небогат, но хотя бы был кормильцем семьи, а здесь кем он был? Кем считала его Карина?

Стоит ли говорить, что с каждым прошедшим днем Парфен впадал во все более глубокий духовный упадок, он терял силы сопротивляться тому злу, что засело в ограниченном уме Карине, не умевшем сопоставлять причины и следствия, терял силы сопротивляться обстоятельствам, не имел никакого рвения бороться за улучшения их быта и возможностей. Одно единственное слово все чаще преследовало его, как непрерываемый стук сердца, как беспрестанный блеск на синем покрывале океана за окном, то солнечный, то лунный, но вездесущий и острый, как темные неотступные пятна в глазах, появляющиеся, когда с силой сжимаешь веки, чтобы, наоборот, ничего не видеть, как звон в ушах даже в минуты покоя и тишины.

И вот теперь, когда волны бились о скалы, а Парфен ждал, что шум и плеск их, и удары заглушат звуки сердца и разума хотя ненадолго, случилось не только не то, что он хотел, а даже совсем обратное, океан с каждым ударом словно взвывал, повторяя то самое слово, от которого пытался сбежать Парфен, уединившись у обрыва:

– Неудачник!.. Неудачник!.. – Затем следовало непременно шипение, бурление, волны откатывались назад, собирались в пучину, а затем с жутким грохотом нарастали и вновь ударялись о скалы. – Неудачник!.. Неудачник!..

Жуткие мгновения, в ходе которых он чуть не лишился рассудка, весь взмок и вспотел, хотя звездный вечер был наполнен живительной прохладой! Если Парфен ничего не предпримет, брак их развалится, не выдержав ссор и холодности, и отчуждения, и отсутствия ласки и любви, не говоря уже – смешно сказать, как это было недосягаемо – о страсти! Или же вернее всего, ничего не изменится, и они так и будут влачить недостойное совместное существование, потому что его зарплаты будет хватать для оплаты аренды, а ее заработка – для покупки продуктов. Они, как черви, будут паразитировать друг на друге в этом удачном симбиозе, и никакие обстоятельства жизни, никакие перемены не смогут помочь им разрубить этот узел, что связал их двоих по рукам и ногам.

Так зачем Парфен мучился? Для чего терпел это все? Не легче ли было уехать насовсем, вернуться к отцу и матери, ведь это он, а не они оборвал с ними всякую связь? Он пристально глядел на бушующее покрывало черного океана, серебрящиеся нити которого так и вспыхивали, так и мерцали в лунном и звездном свете, вопрошая его. Что могла поведать ему стихия? На что раскрыть наконец глаза?