Музыка времени

И вот однажды… мы с бабушкой подошли к забору войсковой части. Забор состоял (как я сейчас полагаю – в целях экономии и дефицита в то время ВСЕГО) из противолодочных сетей, которыми еще в сороковые и пятидесятые годы перегораживали вход в бухту Новик и Воевода, где базировались наши подводные лодки. Такие большие кольца из металлической проволоки диаметром восемь – десять миллиметров, переплетенные между собой, были укреплены на железных столбах высотой два с половиной метра; вот они и являлись забором военного объекта. За забором бушевали роскошные витаминные поля, в основном состоящие из лебеды.

Моя бабуля рассказывала, что во время голода в тридцатых годах лебеду эту ели, благодаря чему и остались живы и здоровы: «Как сейчас помню, – говорила бабушка, – котлеты из нее делали, и жарили ее, и варили, Господи, спаси и помилуй!»

Много позже я узнала, что в качестве еды ее использовали не только славяне, но и немцы, французы, римляне и греки.

Все они отмечали, что растение лебеда прекрасно утоляет голод и оставляет надолго чувство сытости. Такой поразительный эффект, оказывается, достигается благодаря тому, что в ее состав входит очень много растительного белка, большое количество протеинов, кроме того, она по своей питательности способна соревноваться даже с продуктами животного происхождения, а еще в ее составе имеются: витамин Е, витамин С, калий, рутин, различные минеральные соли, каротин, эфирные масла и семнадцать аминокислот. Вот это да! Соседка тетя Настя утверждала, что лебеда лечит подагру, геморрой и радикулит, ей, конечно, никто не верил, но это оказалось правдой.

Так вот: мы стояли и взирали на поля буйно растущей травы. Недолго размышляя, бабушка, подхватила меня, тощенькую (накануне нас взвесили в школе, и оказалось, что в первом классе я весила девятнадцать килограммов) и просунула в кольцо огромной сетки на запретную сторону, сунула мне в руки мешок и скомандовала: «Рви быстрее!»

Мне кажется, что так споро я никогда не работала. Зеленый сок травы и обильная пыльца покрыли сначала все мои руки, а потом и всю меня. Я рвала траву и утрамбовывала в мешок в меру моих девятнадцатикилограммовых сил. Думала я, конечно, о голодном поросенке и – вы не представляете! – как я радовалась за него. Мысленно уже порубила траву и насыпала в корыто, у меня даже слюнки потекли от поросенкиных кулинарных изысков. Когда звякнуло оружие часового, медленно бредущего к нам по траве, бабушка мигом втянула меня на свободу, а мешок застрял в кольце насмерть.

Часовой, молодой матросик, смешливый и добродушный, театральным голосом крикнул: «Стой, по шее давать буду!» и перебросил наш мешок через забор.

… А поросенок поздней осенью заболел, кашлял, кашлял и умер.

Котлеты

Моя бабушка прожила нелегкую жизнь. Трудно вообразить любого другого человека, жить которому выпало во времена Первой мировой войны, революции, разрухи, голода, Отечественной войны, который бы прожил легкую жизнь. Городок, в котором она прожила всю молодость и зрелость, был под немецкой оккупацией. Сахарный завод, на котором она работала всю жизнь, сгорел во время войны вместе с документами. Переехав жить к дочери во Владивосток, с помощью переписки она все надеялась получить хоть какую-нибудь пенсию, чтобы не быть такой ущербной, безденежной, бескопеечной, «сидящей на шее» у дочки. Сначала закон требовал найти трех свидетелей для подтверждения ее труда на заводе; потом, когда она их нашла, один скоропостижно умер; пока искала замену, умер и второй.

Мама говорила: «Не выдумывай, нам хватает, живем КАК ВСЕ», но жили мы очень трудно. В то время все жили так, и никто не жаловался. Бабушкино трудолюбие, умение экономить во всем и на всем потрясало воображение. Я не могу вспомнить, чтобы она сидела, сложа руки, и смотрела телевизор. Перед экраном, в очках на носу, с перегоревшей лампочкой в руках, она бесконечно штопала носки, чулки, зашивала дырки и ставила «лапики» на одежде. Эта ее черта никуда со временем не исчезла, когда штопать уже было не нужно, и эту ветхость смело можно было отправить в тряпье, она все равно подбирала цвет ниточек и аккуратно трудилась над пятками и мысками носок. Мой муж, вспоминая ее заплатки из ниток мулине на своих нейлоновых носках, ставил мне в пример ее бесконечный муравьиный труд.

Она была прирожденным кулинаром: удивительно вкусно готовила, из всякой малости сочиняла шедевры кулинарии. Оживляла исчерпавшие свой век мясо или рыбу, добавляла специи, пряности и любовь, и всегда получался обед на славу.

Однажды, стоя у прозрачной витрины с огромными кусками темно бордового чего-то, по 50 копеек за килограмм, бабушка спросила робко:

– А говядины сегодня не будет?

На витрине, кроме этого бордового параллелограмма, больше вообще ничего не было, не говоря уже о говядине. На дворе стоял 1959 год.

– Чего? Какой еще говядины? Может, тебе еще свинины отвесить со сливочным маслом? – проревела особь женского пола в колпаке из накрахмаленной марли.

– А это что на витрине? – тихо вопросила бабушка.

– Китовое мясо! – рявкнула продавщица.