Музыка времени

Я не нашлась, чем возразить, вернее не захотела. Мне стало смешно и грустно, и очень одиноко на этом празднике жизни. Два жернова с двух сторон мололи меня в муку, обе уверены на 100 % в своей правоте. Обе недовольны и только мне все это убранство нравиться и огонечек ностальгии по юности греет, а не сжигает мою душу. Я посмотрела вокруг на проплывающие веселые, молодые и старые лица. Они светились радостью бытия и сиюминутным смехом от шуток Деда Мороза и Снегурочки и просто от того, что ты здесь на земле, да еще в ГУМе, ешь мороженное, а рядом на Красной площади катаются на коньках наши внуки. Ура!!!

Детская память

Я-коммунист…

Мой отец по молодости обладал мощнейшим чувством юмора, и неудивительно, что сохранилось оно до старости. Уж если это дано, то поверьте, на всю жизнь, если, конечно, Альцгеймер не сотрет все в порошок. Он всегда был душой компании и, уж если выпил рюмочку, то обязательно начинал петь во все горло любимую песню. Много лет этой песней была строка «… Парней так много холостых, а я люблю женатого…», повторять он мог ее бесконечно. Со временем строки менялись «Я назову тебя солнышком…», «Найти человека в Москве нелегко, когда неизвестна прописка…» и т. д. Прошли годы. Теперь ему сильно за восемьдесят, но теперь, даже и без рюмочки, он все равно поет «Когда весна придет, не знаю…»

В то время мы жили в незабываемом городе Владивостоке, который на всю жизнь остался в моей памяти самым чудесным городом моей юности. Вы можете смеяться, но я категорически отказывалась ехать в Москву, и меня рыдающую, можно сказать, насильно увезли из города на ПМЖ в Москву; в то время мне было девятнадцать лет.

В нашем городе Владивостоке сопочное пространство ландшафта превращало улицы и дома в картинный пейзаж, который менялся в зависимости от погоды, и часто туманное утро превращало город в пейзажи Клода Моне. «Впечатление. Восходящее солнце»… эту картину я наблюдала с детства с такими вариантами исполнения природой, что просто дух захватывало от красоты и радости, что ты видишь это своими глазами.

Наш дом, стандартный, пятиэтажный, без лифта, стоял на сопочке, так, что, входя в подъезд, вы поднимаетесь на второй этаж, и, войдя в квартиру и выглянув в окно, видите, что этаж-то первый. Эти дома строили в Хрущевскую оттепель и мой отец, насильно демобилизованный из уничтожаемой Хрущевым армии в чине капитана, получил ОТДЕЛЬНУЮ квартиру Это было счастье.

Я хорошо помню, как в детстве, а мне было лет десять, отец говорил маме, которая уже часа три пилила его, чтобы он вышел на улицу и принес два ведра угля, рассыпанного во дворе, для того, чтобы поджечь и согреть землю, замороженную зимними холодами, и начать копать яму неизвестно для чего: «Я коммунист, и красть народное добро не могу!».

«Нам печь топить нечем! – кричала мама. Вон все уже наносили себе угля (а на самом деле все точно наносили себе угля, в доме было и паровое и печное отопление, а угольная куча на дворе была огромной, как закрома Родины), один ты упираешься как баран!»

Отец надел фуфайку, у которой еще есть народное название «куфайка», кто не знает – посмотрите в Интернете, такая одежда, которую на всю страну шили заключенные и в ней же и ходили. Так как она была дешева и утеплена ватой, часто ее называли ватником, и дальше началось невообразимое: отец пытался поймать маму, которая убегала от него вокруг стола, а поскольку он был, сильный, ловкий и ооочень красивый, сопротивляться ему было просто невозможно.

Поймал, конечно, она страшно сопротивлялась, смеялась и плакала от смеха. Вложил в ее руку карандаш и, охватив своей левой рукой маму, а правой ее руку с зажатым папой карандашом, силой усадил за письменный стол и написал ее сопротивляющейся рукой на листке такие слова: «Я, Нина Степановна Светова, отправляю своего мужа воровать государственный уголь», и расписался ее именем, затем отпустил встрепанную маму, сложил лист вчетверо, засунул в карман ватника взял два ведра и пошел за углем… с чистой совестью.

Забыла сказать, он был из семьи репрессированных. Его отца расстреляли в 1937 году.

Бедная мать…

Как быстро улетело время советского дефицита. Теперь есть все, только бы деньги были. Когда мы жили еще в бараке, а отец служил в военно-морском флоте, он приобрел телевизор «Беларусь». Мы были единственной семьей, у которой имелась эта роскошь, из всех жителей строительного шедевра по имени «барак» (к Обаме не имеет никакого отношения). Естественно, весь барак ходил к нам смотреть новости дня и художественные фильмы, которые демонстрировались в то время.

Мне было три с половиной года, и я еще не умела читать. Когда красивая диктор местного телевидения объявляла, что сейчас будет журнал «Новости дня», мне почему-то послышалось «Новый стидняк», и я еще долго была совершенно уверена, что журнал о том, что происходит в нашей огромной стране, так и называется – «НОВЫЙ СТИДНЯК».