Музыка жизни

Я б спела, только я не смею:

уходит ввысь её душа.

Спой, птаха, спой ещё над нею,

пусть будет песня хороша.

«Казалось, сердцу всё понятно…»

Казалось, сердцу всё понятно.

Угасли блики на стекле,

когда однажды безвозвратно

тебя не стало на земле.

Сугробы – снежною каймою.

Кого, скажи, за то винить?

Холодной сумрачной зимою

ты не хотела уходить.

И все законы жизни зная,

я всё же не могу терпеть:

тебе там холодно, родная,

я так хочу тебя согреть.

Отчий дом

Мой бедный дом живёт теперь один.

Уже привык и потому не плачет.

Пустует зал, совсем остыл камин,

и окна взгляд от всех прохожих прячут.

Я далеко, но сердцем рядом с ним.

Когда-то был он полон голосами.

Отец и мать – их духом он храним —

уж приняты навечно небесами.

Такую боль огнём не истребить,

не утопить, как истину, в бокале,

ведь те, кто мог со мною рядом быть,

лишь в рамках на стене в пустынном зале.

«Чело апреля хмурится чуть-чуть…»

Чело апреля хмурится чуть-чуть.

Холодный ветер балует в полсилы.

А я стою и постигаю суть

у только что засыпанной могилы.

Я постигаю правду бытия.

С надрывом где-то каркают вороны,

и эха полупризрачные стоны

пронзают душу с силой острия.

Отцу

Ты ушёл. Тебе поют ручьи.

И кресты, как по полю грачи,

разбрелись по сгорбленной земле

и застыли на одном крыле.

На молчание и скорбь обречены

этой горькой пашни крикуны.

Им покой ушедших сторожить.

Ты ушёл. А как теперь мне жить?

На смерть брата

На семи ветрах моей беды,

на семи ветрах моей печали

расцвели нечаянно сады:

просто о беде моей не знали.

Просто не услышали ветра

горький плач моей надрывной скрипки,

пели звонко, ласково с утра

и не знали о своей ошибке.

Просто солнце так пригрело вдруг,

до всего живого дотянулось,

виновато как-то улыбнулось

и замкнуло ласковости круг.

В доме Бога

Я не пела многогласной тризны

по однажды грянувшей беде.

В доме Бога на пороге жизни

долго тосковала по тебе.

Если б просто канул, ну и пусть бы,

в долгие несбыточные сны.

В доме Бога на пороге грусти

души навсегда вознесены.

Утихают горести и страсти.

Жизнь непоправимостью права.

В доме Бога на пороге счастья

говорю нескладные слова.

А когда вдруг грянут в круговерти

звоны, благозвучны, но тихи,

в доме Бога на пороге смерти

я прочту тебе свои стихи.

День Петра и Павла

Моим родителям и брату

Над всей землёй обетованной

сегодня колокол с утра

всё повторяет неустанно

молитвы Павла и Петра.

Не помышляя дать осечку,

звон растекается рекой.

За души близких ставлю свечку —

за упокой, за упокой.

«Внезапно, запредельно, заоконно…»

Внезапно, запредельно, заоконно

моих воспоминаний бледный лик

нечаянно откуда-то возник,

а всё ещё вокруг дышало сонно.

Наверно, не окрепла боль моя.

Я всматривалась жадно и упрямо:

там, словно в детстве, мама мыла раму

и улыбалась из небытия.

«Обернётся слезой беда…»

Памяти Валентины Тумановой

Обернётся слезой беда,

не сойдёт просто так с рук.

Будет больно душе, когда

из обоймы выпадет друг.

Отцветёт, отзвенит сад,

опадёт малиновый хмель.

И тоскливее во сто крат

прозвучит в небесах bell[10].

Отзовётся в моей груди

и замрёт, как в тисках, день.

Что же медлишь, заря, – суди

отлетевшей души тень.

«Рук своих не могу возвесть…»

Рук своих не могу возвесть:

ранит сердце дурная весть.

И умом её не понять —

слёз безбрежная сыромять.

В заоконную даль умчусь,

где-то в мире другом случусь

синим небом, травой, рекой…

Лишь не стану злобой людской.

Единоверной моей души

не колесуй в золотой тиши,

спаси от денных и бренных пут,

единоправный открой мне путь.

Единородный прости мне грех,

ведь я не хуже, не лучше всех.

Единодобрый Единобог,

Ты мне когда-то уже помог…

Проводы

На смерть Анатолия Рекубрацкого

Пейте горе полным стаканчиком!
Под кладбище (всю) землю размерьте!..
Надо быть китайским болванчиком,
Чтоб теперь говорить не о смерти.

В. Ходасевич

В природе было тихо и тревожно,

в душе – какой-то сумрачный озноб.

Мы подходили к гробу осторожно.

Роняла ива листья прямо в гроб.

Я убедилась – в нашей жизни осень:

уходят в вечность старые друзья.

С меня когда-то тоже время спросит

и тихо скажет: «Очередь твоя».

Запорожье

9 октября 2011 г.

«Я тихо, втайне от беды…»

Я тихо, втайне от беды,

баюкала седое горе.

Я усыпила плеск воды —

и горе, вроде, стихло вскоре.

Но только я в молчаньи вод

лишь веки бледные сомкнула,

как рухнул в бездну небосвод,

и боль по сердцу полоснула.

Погибшему другу

Алексею Мурачу

За окном перестук колёс – электричек брань.

Зубоскалит всё также над крышей луна постыло.

Время ловко проводит зачем-то немую грань

между «да» и «нет», между горькими «есть» и «было».

Разольётся теплом по телу вина стакан,

затуманит мысли, расслабит тугое тело,

и души сработает ржавый пустой капкан —

силуэт коряво очертят обычным мелом.