Музыкальная поэтика. В шести лекциях

Истинному любителю музыки, как и истинному меценату, тесно в этих рамках, но, как и все явления, которые имеют подлинную ценность, оба – редки. Фальшивый меценат происходит обыкновенно из снобов, подобно тому как старомодный pompier происходит из bourgeoisie[72].

По причинам, которые я уже упоминал, буржуа раздражает меня намного меньше, чем сноб. И я не защищаю буржуа, когда говорю, что его действительно слишком легко атаковать. Мы оставим подобные атаки великим специалистам в этом вопросе – коммунистам. С точки зрения гуманизма и развития духа очевидно, что буржуа представляет собой препятствие и опасность. Но эта опасность слишком хорошо известна, чтобы беспокоить нас в той же мере, в какой и опасность, которая никогда не признается таковой, – снобизм.

В заключение я должен сказать пару слов о меценате, который сыграл в развитии искусств роль первостепенной важности. Суровость времени и всепоглощающая демагогия, которые намерены превратить государство в анонимного и бессмысленно обезличенного мецената, заставляет нас тосковать по маркграфу из Бранденбурга, который помогал Иоганну Себастьяну Баху, по князю Эстерхази, который заботился о Гайдне, и по Людвигу II Баварскому, который покровительствовал Вагнеру. Хотя меценатство слабеет с каждым днем, давайте отдадим должное тем немногим оставшимся с нами меценатам, начиная с меценатов-бедняков, которые чувствуют, что сделали для художника достаточно, предлагая чашку чая в обмен на его великодушный вклад, и кончая анонимными крёзами, которые, доверив работу по распределению своих пожертвований секретариату организации необыкновенной щедрости, становятся, таким образом, меценатами, сами того не зная.

5. Воплощения русской музыки

Почему о русской музыке вечно говорят с точки зрения русскости, а не с точки зрения просто музыки? Потому что она – это всегда живописность, странные ритмы, особые тембры оркестра, ориентализм, короче говоря, местный колорит; потому что людей интересует все, что составляет русское, или предположительно русское: тройка, водка, изба, балалайка, поп, боярин, самовар, ничаво и даже большевизм. Ибо у большевизма имеются подобные же проявления, которые, однако, носят названия, более соответствующие потребностям его доктрин.

Я надеюсь, вы будете столь добры, что позволите мне взглянуть на Россию несколько иначе. Цель моей лекции – помочь прояснить давно существующее неверное представление, пролить свет на искаженное восприятие предмета. Если я счел нужным посвятить одно занятие своего курса русской музыке, то не потому, что особенно люблю ее по причине моего происхождения, а главным образом потому, что музыка России, в частности в последние годы, иллюстрирует характерным и весьма серьезным образом те принципиальные тезисы, которые я желал бы представить вам. Я уделю историческому взгляду на русскую музыку меньше времени, чем тому, что я назвал бы ее воплощениями – ее трансформациями в течение очень короткого периода времени, который охватывает все ее существование. Ибо как сознательное творчество она возникла не раньше чем сто, или около того, лет назад[73], и обыкновенно считается, что возникновение это неразрывно связано с первыми произведениями Глинки.

Начиная с Глинки мы можем наблюдать в русской музыке использование фольклора. Именно в опере «Жизнь за царя»[74] народный мелос вполне естественно вливается в композиторскую музыку. Глинка не повинуется здесь диктату традиции. Он не думает о закладке фундамента масштабного предприятия; он берет в качестве сырья народный мотив и совершенно безотчетно обрабатывает его, опираясь на модные тогда практики итальянской музыки. Глинка не водит дружбы с людьми из народа, как делали некоторые его преемники, лишь чтобы усилить свою творческую энергию соприкосновением с сермяжной правдой. Он просто ищет элементы музыкального наслаждения. Благодаря общению с итальянцами и приобретенной в результате этого общения культуре он навсегда сохранил естественную склонность к итальянской музыке и, вводя в произведения мелодии, народные по своему происхождению или чувствам, не придерживался никакой системы.

Даргомыжский – талант менее сильный, менее оригинальный, но первого сорта – демонстрирует похожие вкусы. В своей прелестной опере «Русалка», в своих восхитительных romanzas[75] и песнях он тоже смешивает, с самой непринужденной и очаровательной легкостью, русский народный мелос и доминирующий итальянизм.

Бессознательное применение фольклора ввела в качестве системы «Пятерка»[76] – славянофилы народнического типа. Собственные идеи и вкусы склоняли их к своего рода преданности народному делу – тенденции, которая тогда, разумеется, не проявилась еще в тех масштабах, что мы можем наблюдать в наши дни в полном соответствии с предписаниями Третьего интернационала.