Музыкальная поэтика. В шести лекциях

Балакирев, Мусоргский, Бородин, Римский-Корсаков, к которым мы должны прибавить менее примечательную личность Цезаря Кюи, – все используют в своей работе народные мелодии и литургические песнопения.

Итак, с наилучшими намерениями – и с разной степенью таланта – члены «Пятерки» пытались привить композиторской музыке народные черты. Вначале недостатки их техники компенсировались свежестью идей. Но свежесть не так-то просто воспроизводить. Наступил момент, когда стала ощутимой потребность закрепить достижения и в связи с этим усовершенствовать существующую технику. Из любителей, которыми были в самом начале своего движения, они превратились в профессионалов и утратили первый беспечный восторг, составлявший их очарование.

Именно так Римский-Корсаков погрузился в методическое изучение композиции, порвал с дилетантизмом коллег и стал выдающимся учителем.

В этом качестве он сформировал ядро подлинно профессиональных композиторов и заложил фундамент наиболее солидного и достойного уважения академического обучения. Я и сам вкусил плодов его трезвого и сильного педагогического дара.

В 80-х годах[77] богатый любитель Беляев, который из любви к русской музыке стал издателем, собрал маленький кружок музыкантов, объединивший Римского-Корсакова, его молодого и блестящего ученика Глазунова, Лядова и нескольких других композиторов. Они вроде бы тяготели к самой серьезной из профессиональных техник, но их произведения были наполнены тревожными симптомами нового академизма. Беляевский кружок, таким образом, все больше и больше обращался к академизму. Итальянизм, отвергнутый и осуждаемый, уступил место неуклонно растущему увлечению немецкой техникой, и Глазунова не без причины называли «русским Брамсом».

Ядро, образованное группой «Пятерки», встретило сопротивление другого ядра, в котором в полном одиночестве, просто в силу великолепия своего могучего таланта, сияла личность Чайковского. Чайковский, как и Римский-Корсаков, осознавал, как важно оттачивать технику. Оба они были педагогами консерваторий: Римский-Корсаков – в Санкт-Петербурге, Чайковский – в Москве. Но музыкальный язык последнего, как и язык Глинки, совершенно свободен от предрассудков, которые были присущи «Пятерке». Глинка жил в период господства оперы и итальянской песни, тогда как Чайковского, чье появление относится к концу этого господства, интересовала отнюдь не только итальянская музыка. Его обучение проходило в соответствии с принципами немецких академий. Он не скрывал своей любви к Шуману и Мендельсону, произведения которых, очевидно, повлияли на его симфоническую работу, но его явные симпатии принадлежали Гуно, Бизе и Делибу – французским современникам. Тем не менее, каким бы внимательным и чутким он ни был по отношению к миру за пределами России, можно сказать, что в целом Чайковский показал себя если не националистом и народником, как композиторы «Пятерки», то как минимум творцом глубоко национальным по характеру тем, очерку фраз и ритмическим особенностям своей работы.

Итак, мы уже поговорили о русском Глинке, который восхищался Италией, о русской «Пятерке», которая сочетала фольклор с близким ее эпохе натурализмом, и о русском Чайковском, который нашел истинное для себя выражение, повернувшись с распростертыми объятиями к западной культуре.

Что бы вы ни думали об этих тенденциях, они были понятны и законны. Они подчинялись определенному порядку. Они заняли свое место в русской истории. К сожалению, академизм, первые признаки которого проявились в деятельности Беляевского кружка, не замедлил произвести epigoni[78], в то время как произведения подражателей Чайковского выродились в слащавый лиризм. Но как раз тогда, когда уже можно было подумать, что мы вступаем в эпоху диктатуры консерватизма, в русскую мысль проник новый хаос – хаос, чье начало ознаменовалось успехом теософии, – идеологический, психологический и социологический хаос, овладевший музыкой с нахальной беспечностью. Ибо, откровенно говоря, можно ли связать такого музыканта, как Скрябин, с какими-либо традициями вообще? Откуда он? Кто его музыкальные предки?

Итак, мы можем наблюдать две России – Россию правых и Россию левых, которые являют собой два вида хаоса: консервативный и революционный. Каков был исход этих двух хаосов? Труд показать нам это возьмет на себя история последних двадцати лет.

Мы увидим, как революционный хаос проглотит консервативный и разовьет такой вкус к этому блюду, что попросит еще, и будет просить еще и еще – до тех пор, пока не издохнет от несварения желудка.

И это подводит меня ко второй части нашего занятия: предметом его обсуждения станет русская советская музыка.