Музыкантская команда

Некоторые люди были не такого уж высокого мнения о профессии моего отца. Аракел-ага, например, говорил, что лучше бы уж отец в чужом доме прислуживал, чем заниматься этой паршивой работой. Но отец только улыбался: он, видно, совсем не разделял мнения Аракела-аги.

Из книг, которые отец набирал, он запоминал множество самых разных историй. Иногда вечерами, усадив меня на колени, подолгу рассказывал все, что знал. Так, еще в раннем детстве, услышал я сказки о чудесной птице Азаранблбул, о мудрой Анаит, о бесстрашном Арекназане и другие. Но такие вечера выпадали не часто. Отец возвращался поздно и порой до того усталым, что даже без ужина укладывался спать.

Все заботы по хозяйству и обо мне целиком лежали на матери.

Моя добрая, красивая и неугомонная мама! Как бы рано я ни просыпался, она уже бывала на ногах: убиралась, поила нас чаем, стирала, варила обед. И так целый день. А по вечерам, уложив меня спать на скрипучей тахте, она латала одежду, вязала носки. В общем, руки ее никогда не бывали без дела.

Я очень любил смотреть на нее, когда, склонившись над спицами при тусклом свете керосиновой лампы, она работала и тихо напевала.

Уже с семи-восьми лет я помогал маме: подметал пол, носил воду из родника, колол дрова, иногда ходил на базар…

Едва мне исполнилось десять лет, Аракел-ага сказал моему отцу:

— Слушай, Степан, твой парень уже здорово вымахал. Пора его к делу пристраивать.

— К какому делу, ага, — удивился отец, — какой из него работник?

— Пусть торгует папиросами или воду продает. Вон на улице и помладше мальчишки торгуют. Хочешь, для начала дам ему папирос? Из каждых десяти копеек заработка одна копейка ему за труды. Идет?

Это предложение показалось мне очень заманчивым. На нашей улице и правда многие из моих ровесников вовсю торговали водой и папиросами. Из них особенно большую зависть вызывал во мне Тэван. От зари и до зари с лотком на шее он кружил по улицам и сбывал свой товар. Тэван, видно, догадывался, что я завидую ему. Едва приметив меня, он небрежно закуривал папиросу и лихо пускал кольца дыма.

И этой своей взрослостью и независимостью Тэван производил на меня такое ошеломляющее впечатление, что я не осмеливался даже заговорить с ним.

Да, я завидовал ему и мечтал так же, как он, голосисто зазывать покупателей, продавать сигареты, независимо расхаживать по улицам, курить и ругаться — словом, быть как взрослый.

Но мой отец, как видно, и в этот раз не был согласен с Аракелом.

— Нет, ага, — твердо сказал он. — Торговля — это не для нас. Подождем, пока чуть подрастет, отдадим его какому-нибудь ремеслу учиться.

Аракел-ага покосился на моего отца, ухмыльнулся и сказал:

— Смотрите-ка на них, не соизволит, видите ли, принять совет!

Как я уже сказал, укладывая меня вечерами спать, моя мама всегда напевала. Она пела грустные и веселые, но всегда мелодичные и очень красивые песни…

Раза два в году случалось, что у нас в доме собирались гости. В такие дни отец просил маму:

— Шушан-джан, спой что-нибудь, пусть люди послушают.

Мама краснела — не поймешь, то ли от смущения, то ли от удовольствия, — и, не заставляя себя упрашивать, говорила:

— Что вам спеть? Грустное или веселое?

И в зависимости от желания слушателей пела…

Так она могла петь часами.

И каждый раз папа с гордостью говорил:

— Молодчина, Шушан-джан, ну и хорошо же ты поешь! Именно за это я и взял тебя в жены.

Но больше всех мамины песни любил я.

Случалось, я порой играю или что-нибудь делаю и вдруг слышу мамину песню… В душе все переворачивалось. Я подходил к маме, а она, увидев меня, обнимала и говорила:

— Ну, опять к песне потянуло?

— Пой, мама, еще пой… — просил я.

И она пела.

И бог знает, когда она выучила столько песен!

И вот, когда я чуть подрос, сам стал незаметно подпевать ей. Мама слушала меня, слушала и вдруг, обняв, с нежностью говорила:

— Умереть мне за твой сладкий, чистый голос, сынок… Пой, пой! Песня на устах человека — знак доброго сердца…

Проходили годы. В мире бушевали бури, отголоски которых доходили и до меня, хотя я многого еще и не понимал.

По тому, как относились к тем или иным событиям взрослые, я пытался определить и свое отношение к ним. Но странное дело: все взрослые оценивали происходящее очень по-разному.

К примеру, прошел такой слух, что царя с тахта[2] сбросили. Отец довольно потирал руки и улыбался, а Аракел-ага ходил мрачнее тучи. Ну, я уж и вовсе ничего не понимал и все пытался представить, как это можно царя сбросить с тахта. У нас в доме была тахта, и мы с соседскими мальчишками часто возились на ней и сбрасывали друг друга. И все кончалось тем, что мама шлепала нас и сгоняла с тахты, чтобы мы наконец угомонились. «Неужели и царя так сбрасывают с тахты и также шлепают, чтобы он угомонился? — думал я. — И почему это папа радуется, а Аракел-ага сердится? Наверно, Аракел-ага родственник царя?»

Примерно год спустя распространилась весть, что русская армия уходит из Армении. И снова отец и Аракел-ага по-разному отнеслись к этой вести.

Теперь уже Аракел-ага улыбался и потирал руки, а отец с мрачным видом говорил: