Музыкантская команда

— Эх, пиши пропало… Стоит только русским уйти, тут как тут снова попадем в кабалу к этим кровопийцам.

При слове «кровопиец» отец кивал в сторону Аракела-аги.

Даже такие бурные события внешнего мира хотя отчасти и занимали меня, но не настолько, чтобы помешать моему главному пристрастию — тяге к музыке.

Жизнь была так прекрасна и полна всяких звуков! Мой слух жадно ловил и песню прохожего, и насвистываемую кем-то мелодию, и стук лошадиных подков, и вой ветра, и утреннюю побудку петухов… И все это сливалось в моей голове в чудесный нескончаемый концерт.

* * *

Мне было двенадцать лет, когда я сделал для себя одно удивительное открытие: на Астаховской улице в летнем клубе вечерами играл военный духовой оркестр. Туда я стал ходить каждый вечер. Ходил с разрешения мамы, ходил и тогда, когда она не позволяла мне этого, сердилась на меня.

Я мог часами стоять, прильнув к решетчатой деревянной ограде, и зачарованно слушать музыку.

Иногда я пробирался совсем близко к эстраде.

Музыканты скоро приметили меня. Как-то один из них, великан, игравший на столь же громадной медной трубе, как и он сам, на бас-геликоне, подозвал меня.

— Чей ты сын? — спросил он, оглядев меня с ног до головы. — Чем занимается твой отец?

Я даже растерялся. Легко ли: со мной говорил один из тех, кого я боготворил.

— Па-а-па… наборщик, — наконец, заикаясь, ответил я.

— Наборщик? — сказал один из собравшихся вокруг нас музыкантов. — Я так и знал, что не Манташев![3]

— А что это ты все возле нас вертишься? — спросил уже другой.

Я вдруг испугался:

— Я… я только слушаю, дядя. Я ничего не делаю…

— И что-нибудь остается в твоей голове? — сказал тот, первый, великан.

Я минуту поколебался, боясь рассердить их, если признаюсь, что помню наизусть все мелодии.

Но меня с детства приучили никогда не лгать, и я кивнул: мол, да, остается.

— Свистеть умеешь? — спросил великан. — А ну-ка насвисти что-нибудь, послушаем.

Скачала неуверенно, а потом все смелее я стал насвистывать один из маршей.

Со всех сторон послышались восклицания:

— Ого, как чисто!

— Видали, каков малыш?

— Ни одной фальши…

— Зер гут…

— Да помолчите вы! — угомонил всех великан. Потом обратился ко мне: — А теперь давай «На сопках Маньчжурии».

Я испуганно глядел на него, не понимая, что он от меня хочет.

— Не понимаешь? Вот это…

Великан стал насвистывать начало вальса, я тут же подхватил мелодию и досвистел ее до конца.

— Прекрасно… Браво, парень!.. Моцарт, да и только, — полушутя, полусерьезно стали расхваливать меня музыканты.

А один из них даже протянул мне маленький барабан и палочки и сказал:

— Ну-ка попробуй…

К неудовольствию моих родителей, я вечно дома колотил по столу и по стульям, выстукивая любимые ритмы. И достаточно в этом преуспел. А потому тотчас начал выбивать дробь на разный счет, с синкопами и без синкоп. Но сам-то я тогда, конечно, и представления не имел о всяких таких премудростях, как дробь, синкопы и прочее.

— Ладно, хватит, — остановил меня великан. — Теперь скажи-ка: отчего это петух закрывает глаза, когда поет?

Это была, как я узнал много позже, старая-престарая музыкантская загадка-шутка. Полагалось ответить примерно следующее: «Петух закрывает глаза, чтобы доказать, что знает свою партию наизусть». Я, конечно, этого ответа не знал, а потому шепнул, что пришло в голову:

— Видно, стыдится своего голоса…

Вокруг меня раздался взрыв хохота. Музыканты, надо полагать, решили, что, кроме музыкальности, я не лишен и некоторого остроумия.

— Молодец, малыш, — серьезно сказал великан. — Идем к маэстро, — решительно добавил он.

Слово «маэстро» я уже слышал. Так музыканты обращались к своему капельмейстеру, худущему мужчине с водянистыми глазами. Но раньше я думал, что это его имя, однако, как выяснилось, звали его Иоганн Штерлинг, а «маэстро» — это по-нашему варпет-мастер.

Если рядовые музыканты казались мне полубогами, то можете представить, какое благоговение вызывал во мне их руководитель и учитель! Пока мы шли к нему, у меня ноги чуть не отнялись.

На мое счастье, в этот вечер маэстро не пожелал даже взглянуть на меня, велел только назавтра явиться в полк. О том, какую я провел ночь, словами не расскажешь…

Наутро, ничего не говоря домашним, я отправился в полк и, как мне было велено, попросил караульного вызвать басиста Арсена (так звали великана), и вместе с ним мы пошли к маэстро. По пути Арсен объяснил мне, что Штерлинг — австриец, по-армянски он говорит, но плохо. Музыканты переняли у него несколько десятков немецких слов, и они без труда понимают друг друга.

Кроме того, Арсен еще сказал мне, что духовой оркестр — это не просто оркестр, а музкоманда полка. А Иоганн Штерлинг не какой-нибудь дирижер, а капельмейстер.

И вот я перед капельмейстером! Он, как и накануне музыканты, заставил меня пропеть разные мелодии, опять же прослушал, как я отбиваю дробь на барабане, и затем с удовлетворением произнес:

— Гут, гут, карашо… Ты будешь музикант… Позови ко мне свой фатер или мутер…