Музыкантская команда

И, уж конечно, действовал он не без указаний и помощи других большевиков города. Разумеется, обо всем этом мы только догадывались, потому что Цолак, как и прежде, был скрытен, не называл никаких имен и адресов и от нас требовал соблюдения строжайшей тайны. Но теперь-то мы на него не сердились — понимали, как все это серьезно. Кстати, не все оркестранты знали о Цолаке то, что стало известно нам. Только Арсен, Завен, я, Вардкес, Корюн, Асканаз и еще двое-трое ребят были в курсе дела.

Была у нас и другая причина не делать глупостей: это тайна моего отца. Под видом знакомых или родственников музыканты навещали его, носили передачи, рассказывали о том, как идут дела у нас дома, в оркестре, в городе…

Было и еще одно важное дело: Цолак, как обещал когда-то, стал учить нас «играть по его нотам»…

Усиление большевистской агитации в полку, понятно, беспокоило командование. Принимали разные меры борьбы. Но нас, к счастью, никому и в голову не приходило заподозрить в «неблагонадежности». Музыкантов считали бездельниками, дармоедами, любителями подурачиться и прочее, а потому, верно, считалось, что от нас можно ждать чего угодно, только не политических выступлении. И это было нам на руку.

…Во дворе вдоль казармы, у дымящейся походной кухни, выстроились солдаты в ожидании, когда их котелки наполнятся жидкой баландой, называемой супом.

Осень, небо заволокли серые тучи, дует холодный ветер. Солдаты приподняли воротники шинелей, тихо переговариваются:

— В этом году так и не провели осенней вспашки…

— Вспашки? На чем пахать-то, скотины не осталось…

— Да, всё угнали…

— И не говорите. Страшно подумать, какой будет голод зимой. Все повымираем…

Люди горестно вздыхают, поеживаются от холода и голода. А я тем временем верчусь между ними и незаметно сую листовки то в один, то в другой карман солдатских шинелей.

Бегу в казарму. Тяжелый воздух, грязь, беспорядок. На длинных нарах давно уже нет матрацев: ведь солдаты теперь здесь долго не задерживаются. Десять-пятнадцать дней их «обучают» и гонят на фронт. А потому и никаких матрацев, одеял и подушек им не выдают. На нары насыпано сено, на нем и спят солдаты, а укрываются шинелями.

Вот и сейчас одни, уже укрывшись, спят, другие еще бодрствуют: курят, разговаривают — и всё о войне, о голоде, об оставленной в деревне семье, о плохих солдатских харчах и мало ли еще о чем…

Я почти стремглав пробегаю из конца в конец казармы и опять раздаю и рассовываю всем листовки и убегаю.

Дело сделано. Все прошло удачно, и я был доволен. А когда, выйдя во двор, увидел, как, собравшись возле кухни в кружок, солдаты, тревожно озираясь по сторонам, читали «мою» листовку, сердце у меня чуть не выпрыгнуло из груди от гордости, от чувства исполненного долга.

Я подошел к солдатам. Они на минуту смолкли, листовки как не бывало. Но один из солдат сказал:

— Читай, Гарегин, при нем можно. Это сын Дарбиняна. Я его знаю, порядочный человек был. У такого и сын порядочный, это уж точно! Читай.

Солдат, которого назвали Гарегином — маленький, с усиками, — полез в карман.

— «…Дашнакские авантюристы, — начал Гарегин, — польстившись на щедрые посулы Антанты, ввергли нашу страну в эту бессмысленную войну и ведут армян к верной гибели. Турецкая армия уже заняла Сарикамыш, Карс… «Герои», мечтавшие о шести вилайетах, ныне оставили под турецким ятаганом половину Армении…»

— А ведь верно сказано, — прервал чтение один из солдат. — Я был на фронте, знаю, как там наши дерутся. Ни тебе винтовок, ни пулеметов… Патроны и те считанные…

— А как же ты с фронта-то здесь очутился? — поинтересовался Гарегин.

— Как и многие, дезертировал, — чистосердечно признался солдат. — Да вот снова поймали и сюда привели…

— Опять будешь дезертировать?

— Э, нет, братец! Попробовал, и хватит… Прячешься в полях, в огородах, в сараях, дрожишь день и ночь от страха, голодный, холодный, а конец все равно один — поймают и снова на фронт. Я тут пока скитался, человека умного встретил, он научил меня, что теперь надо делать…

— Может, с нами поделишься наукой?

Но тут все загалдели:

— Кончайте! Завели на час. Читай давай, что там написано. Похоже, наука-то, она вся в этом листке. Потом поговорим, читай!

— «…Настал час разорвать дашнакские цепи и высвободиться из этого ярма. Восстаньте все, кому дороги жизнь и будущее народа…»

— Ясно вам? — победно вскричал бывший дезертир. — Вот об этом и говорил мне умный человек. Сам-то я раньше не очень кумекал, а теперь понимаю, что к чему…

Тут я увидел у нашей казармы Цолака; незаметно отделился от солдат и побежал к нему. Еще издали я похлопал в ладоши, показывая тем самым, что все листовки мною розданы.