Музыкантская команда

— А Цолак — хороший парень, вот тебе крест. И корнетист он хороший, и человек богобоязненный, — сказал Киракос.

— Богобоязненный? — Я покачал головой. Мне-то уж точно было известно, что Цолак в бога не верил, он говорил об этом.

— А погляди, как он свою тетку любит. Ведь каждый день ее навещает. Значит, почитает и бога боится прогневить. И ведь далеко, наверно, живет эта бедная женщина, вон он как подолгу пропадает. Не знаешь, где она живет?

Я насторожился. «Ах, негодяй, — подумалось мне, — вот почему ты начал этот разговор… Нашел несмышленыша, хочешь выудить тайну? Не на того напал».

— Не знаю, — решительно сказал я вслух.

— Неправду ты говоришь. Знаешь ведь, только опять скрываешь, — настаивал на своем Киракос.

— Сказано, не знаю! — уже резко крикнул я.

— Нехорошо, — вздохнул он. — Нет в тебе благочестия… Не знаю даже, стоит ли учить тебя играть на баритоне.

— Не нуждаюсь я в твоей учебе.

В казарму вошли Арсен, Завен, Вардкес, Корюн и еще несколько человек. Увидев меня и Киракоса вместе, они с подозрительностью посмотрели на нас.

— Что это вы тут делаете? — поинтересовался Арсен.

— Да так, Арсен-джан, беседуем, — заискивающе улыбнулся Дьячок.

— Пристал, понимаешь, ко мне, — сказал я, — хочет, видишь ли, знать, где живет тетка Цолака… Говорю — не знаю, а он не верит!

Ребята переглянулись. А Киракос тем временем зачастил:

— Да я что? Я думаю: жалко парня… Видно, эта тетка сильно болеет. Хоть бы она умерла. И сама бы отмучилась, и бедный Цолак тоже…

— Что ты сказал? — Арсен медленными шагами подошел к Киракосу и схватил его.

— Ну, ну, Арсен-джан?.. — испуганно завопил Киракос. — Во имя спасения своей души не трогай меня…

— На колени, слышишь? — загремел басист.

Киракос с готовностью встал на колени.

— Ты у нас дьячок, твой голос скорее дойдет до бога. Так вот, повторяй за мной, — приказал Арсен. — Отче наш, буде ты наша опора…

Киракос со страхом и удивлением смотрел на Арсена, но, видя, что тот не шутит, с готовностью повторил:

— Отче наш…

— Да исполнится воля твоя, — тоненьким голоском вступил Завен.

— Сделай так, чтобы тетка Цолака поскорее поправилась, — продолжал Арсен.

Киракос снова повторил, и Завен, в свою очередь, тоже.

— И чтобы она вышла на улицу, и все бы дивились ей, а мы, играючи марш, шли бы впереди нее и тем оповещали весь народ, что она пришла к ним.

— И чтобы мы… мы шли бы впереди… — Во взгляде Ки-ракоса промелькнуло любопытство.

— Аминь, — завершил Завен.

— Ну, а теперь сгинь с глаз моих! — сказал Арсен, и Дьячок тут же исчез.

В другое время подобная выходка наверняка закончилась бы дружным и громким смехом, но сейчас ребята были очень серьезными. Я мгновение смотрел на них, ничего не понимая. Потом стал повторять в уме эту странную молитву: «Сделай так, чтобы тетка Цолака поскорее поправилась, и чтобы она вышла на улицу, и все бы дивились ей, а мы, играючи марш, шли бы впереди…»

И я вдруг догадался. «Тетка Цолака, — подумал я, — это и есть те люди, к которым он ходит… Нет, точнее, то дело, за которое он борется… Которое после майского поражения «заболело» и теперь набирает силу, чтобы в один прекрасный день снова выйти на улицу с ружьями и пулеметами и уничтожить всяких аракелов, бахшо и матевосянов… И чтобы мы, играя марш, шли бы впереди…»

Ребята в самом деле не шутили.

Я СОБИРАЮСЬ ОТОМСТИТЬ

Была уже глубокая осень, и мы больше не ходили в Летний сад. Теперь вечерами наш оркестр играл в Офицерском собрании, что напротив городского бульвара.

Однажды там был пир, что называется, на весь мир. Опять, скажете, пир. Но что поделаешь, если дашнаки так любили пировать, и при этом, конечно же, с музыкой.

Тогда я еще многого не понимал. Значительно позже мой ум осмыслил, до чего же была доведена Армения и ее народ.

Дашнакская армия повсеместно терпела поражения. Голод и болезни нещадно косили людей… А дашнаки пировали!

Музыканты сидели на эстраде и играли вальс. Вдруг наше внимание привлек полковник Аматуни, или, как его звали дамы, «душка Аматуни».

Это был высокий, красивый мужчина, заместитель военного министра дашнакского правительства, получивший все свои чины и даже награды не на поле боя, а на балах, танцуя для иностранных гостей. Наши ребята говорили, что он потому и ходит все время в черкеске, чтобы быть готовым по первому повелению станцевать лезгинку.

Вот и сейчас по царящему вокруг него оживлению мы догадались, что группа женщин уговаривает его танцевать, а Аматуни пока отнекивается. Но станцевать-то он, конечно, станцует. Это было так же неизбежно, как то, что, хотели мы того или нет, а английский гимн «Боже, храни короля» играли…

По знаку Штерлинга оркестр оборвал вальс и терпеливо выжидал, пока Аматуни даст дамам уговорить себя.

И тут вдруг я приметил у стола Бахшо, Како и еще одного маузериста. Они едва стояли на ногах и мрачными и тяжелыми взглядами пялились на окружающих.

Наконец Аматуни внял просьбам дам и поднялся с места.

— «Молитву Шамиля»! — крикнул он оркестру.

Штерлинг взмахнул руками и прошептал:

— Ахтунг…[11]

Но тут Бахшо заорал:

— Никаких Шамилей? Дуйте «Кинтаури»!..