MW-10-11

Шутов уже нет, хотя гораздо более печально то, что почти никто сейчас правильно не интерпретирует самого слова шут. нованном им же "Научном журнале" в 1829 году, последнем году жизни: "Мы оскорбили понятие шута, в будничной жизни применяя его неправильно, как глупца в поступках и языке." Это так, шу­тами мы называем наших врагов, стыдимся шутовства, сделали его ругательством и синонимом тупости. А ведь следует употреблять это выражение очень редко, в самых исключительных случаях, приравнивая к Ордену Золотого Руна, а ведь мы слышим и пользуемся им все время как оскорбление. А ведь люди слушают и читают, и "damnad quod non intelligunt" ("глупея, оттого что неразумны") - осуждают то, чего не понимают. Расстояние и время практически всегда рождают идеализацию. Шут - жестокое исключение, подтверждающее это правило.

Шутов уже нет. Ими хотели быть журналисты. В "Свадьбе" журналист называет Станьчика отцом, к чему имеет такое же право, как пудели, ибо каким образом великий человек может быть родителем завитого пса? Временами журналисты представляются как громовая совесть народная, детективы справедливости, зла­тоустые правдоречцы, взять хотя бы ту парочку, что выявили в Штатах аферу Уотергейт и опрокинули с трона президента Никсона, и у которых лично я спросил бы, сколько они взяли за это с демократов и почему не заин­тересовались сексуальными оргиями, которые в то же самое время в здании Конгресса устраивались сенато­рами-демократами?!

Шутов уже нет. Способы, которыми теперь правящим делаются какие-либо укоры, в самом воспитан­ном человеке заставляет вспомнить площадную ругань. Все фельетонисты, считающие себя хитро замаскиро­ванных издевателей, достойны лишь цензорского сожаления.

Шутов уже нет. Мы одержали величайшую победу над ними, а пионером был "Король-Солнце". Оста­лись только печальные арлекины на картинах Пикассо, в особенности же тот, что с холста в Лапин Аджиль, написанный в 1905 году, большая репродукция с которого висит в моем родительском доме с самых ранних моих детских лет. Меланхоличный автопортрет: арлекин в костюме в шахматную клетку, с рюмкой в руке и болью в сердце, стоит у стойки бара с лицом артиста, как и "Станьчик". А на мрачном фоне сидит какой-то Окуджава с гитарой, и мы слышим тихий звук струн, сопровождающий слова:

"А все-таки жаль, что над всеми победами нашими

Стоят пьедесталы, что выше всех наших побед."

ШУТОВ уже нет, и потому столько везде шутов.

В XV веке один интеллектуал подчеркивал роль шута как заполнителя свободного времени; он писал, что люди "окромя как от шутов никакой иной шутки иметь не могут; те мысли их развеселяют и работу облег­чают". Сегодня эту функцию перехватило телевидение - универсальный "убийца времени". Но ведь телевиде­ние дает настолько мало, ты сидишь и ничем не обогащаешься, с точки зрения психики ты даже пустеешь.

И только ночью... Ночью, когда омытый от мясистой, дословной действительности буднего дня я ны­ряю в сон, мне снится шут на троне, у подножия которого потешно кувыркается, пытаясь развеселить повели­теля, карлик в короне и горностаевой мантии. Иногда изгнанный с трона король бунтует, желая трон отвоевать и возвратить утраченные пропорции, но лишь несет поражение, ибо за его повелителем стоит могущественная шутовская мафия, шутовское масонство, властвующее над этим чудесным сном.

Солнце будит меня, и вот шута уже нет. Магний выгорел, осталась лишь пустая лампа-вспышка хроник и ренессансной поэзии, еще тепленькая, над которой я склоняюсь и греюсь, Погасло громадное и лучистое по­слание. Изменилось ли что-нибудь в мире? Знаю, что ничего, поскольку мне ведом ЗАКОН ШУТА. Это была только молитва, которая и не могла быть выслушана.

Гляжу в небо, существующее в вечном молчании и не выражающее собственного мнения. Salve, бра­ток. Мы остались сами и идем походом без тебя, посасывая собственные фляжки...

Все в порядке. Предпочитаю спать. Я готов спать целыми веками - лишь верни мне мой сон. Взамен я отдам костер Сарданапала и все другие, что горят в моей ночи. Я желаю только одного.

"И даже сердце если мне разрубишь,

Иного в нем не обнаружишь."