Мы были в этой жизни

Уже в свои тридцать с небольшим в попытке преодолеть досадную детскую отчуждённость впервые заставил себя поцеловать маму, прижать к себе её седую голову. Мы так с ней расчувствовались, что не могли сдержать живительных слёз. С тех пор и до её кончины были душевно близки. К этому золотому периоду наших отношений относятся и бесхитростные мамины воспоминания о своей юности, о замужестве, которое считала скорее счастливым, и о войне, которыми она под настроение охотно со мной делилась. Очень жалею, что не записывал их на диктофон: мне, молодому тогда журналисту, казалось, что судьбы незнакомых людей куда интереснее, да и писать о близких не очень этично.

Примерно в это же время переменился и характер моих взаимоотношений с отцом. То ли самостоятельная жизнь вдалеке от дома, то ли университетский диплом и зарплата младшего научного сотрудника, позволившая мне ежемесячно высылать родителям небольшую сумму денег, а вернее всего – юношеская заносчивость и невоспитанность, сделали меня излишне самонадеянным и самоуверенным. Приезжая в деревню в отпуск, позволял себе снисходительно относиться к отцовским советам и сентенциям, которыми, чего скрывать, он любил поделиться. Наши беседы незаметно переходили в жаркие споры: я изо всех сил тщился доказать, что его советы давно устарели, что не пригодны в условиях городской жизни, в отношениях с современными высокообразованными людьми. Хотя, как сейчас понимаю, сводились отцовские советы к довольно простым и правильным вещам: не спешить «поперёд батьки» со своим мнением, учиться слушать других, не встревать в бесполезные споры, не «лезть на рожон» с начальством – себе, мол, дороже. Много копий сломали мы по поводу Сталина и его роли в Победе, а позже и в оценке Хрущёва и развенчании культа личности вождя. Как правило, по спальням расходились каждый со своим прежним мнением. Я по молодости быстро засыпал, а наутро забывал о сути спора, да и о самом споре.

Но как-то после одной из очередных дискуссий мама села на краешек постели и робко попросила:

– Сынок, не спорил бы ты с отцом… Ну любит он давать советы, что из этого? Уважь его: выслушай, согласись или сделай вид, что согласился. А поступи, как считаешь нужным… Вчера он долго не мог уснуть, всё вздыхал, валерьянку глотал. Переживает, будто ты его не уважаешь… А ведь он достойно прожил свою жизнь, не топчи ты его. Он же всё надеется, что вам пригодится его опыт. Да и кроме добра, он же тебе ничего не хочет… Пожалей его, ему же шестьдесят пять. Обидно, чужие к нему прислушиваются, а собственный сын…

Она тяжело вздохнула. Я дёрнулся было объяснить свою правоту, но вовремя осёкся – столько горечи было в этом вздохе.

– Ничего не говори, просто поставь себя на его место, – произнесла мать и ушла, пожелав мне спокойной ночи.

В ту ночь не спал уже я, жалел отца, причём до слёз, представив себя на его месте. И дал себе, прямо скажу, нелёгкий обет. А уезжая на следующий день, обнял отца:

– Знаешь, папа, я ночью подумал и понял, что ты – просто молодец, правильно рассудил. Извини, что полез в бутылку. Пожалуй, так и сделаю.

Я тогда работал выпускающим в молодёжной газете. И до хрипоты ругался с коллегами за опоздания в сдаче материалов. На моей двери даже повесили табличку «Осторожно, злая собака». Отец, с которым я поделился этой проблемой, советовал больше переживать за собственную работу и не корчить из себя начальника. Я с пеной у рта доказывал, будто в данном случае переживаю только за себя…

Свой нелёгкий обет я исполнил и, наступая на горло собственной песне, старался с отцом не спорить. А коли приходилось – соглашался с его аргументами. И видел. что это льстило его самолюбию и способствовало нашему взаимопониманию. О чём, не скрою, сейчас вспоминаю с удовольствием…

* * *

Когда мы, уже став взрослыми, приезжали домой, в Поболово, мама приходила нас встречать к автобусной остановке без звонка и телеграммы. Однажды по пути из Риги я засиделся у Жоржа, у которого был свой дом в Жлобине, и опоздал на последний автобус.

– Ничего, поедешь утром, пятичасовым. Вместе пойдем, мне как раз на работу, – успокоил меня брат.

Когда сошёл с автобуса в Поболово, кто-то из односельчан меня удивил:

– А Сергеевна вас вчера с последним автобусом встречала!

А тут и мама из-за угла появилась.

– Совсем уж никакая стала, – говорит мне, пытаясь помочь нести сумку. – Была уверена, что вчера будешь. И только под утро приснилось, что сегодня…

Мистика, да и только.

* * *

В мои школьные годы принято было оставлять неуспевающих после уроков, учителя занимались с ними, представьте, бесплатно, жертвуя личным временем. В кругу отличников, к которому я в общем-то всегда принадлежал, такого рода внеурочные занятия считались позором. Помню, мой друг Павлик Тимошенко, оставшийся после урока, попросил меня пойти с ним домой – ему было стыдно перед родителями. Переступив порог, вдруг разревелся и на естественный вопрос матери, тётки Татьяны, ответил:

– Оставили после уроков…

А в ответ услышал нечто для меня вовсе невероятное:

– Ну и что ревёшь, дурачок? Ты бы лёг там и поспал!