Мы – другой (сборник)

Ты знаешь, читатель, мудрец и дебил,
что главную в жизни карьеру
я сделал, когда пионером я был.
Но был я и не пионером.

Еще пионерским вожатым я был

у самого Черного моря
и сам источал соматический пыл,
мне пел Челентано «Amore».

Ракушек не счесть на морском берегу,

но мы узнавали немногих.
Вот я и сейчас отличить не могу
двустворчатых от брюхоногих.

Сокровищ среди черноморского дна, —

кто видел, забудет едва ли, —
особо ценилась ракушка одна,
«гербом» ее все называли.

Я знаю, что «р'aкушка» можно сказать,

но мы говорили «рак'yшка».
И напоминала она, так сказать,
такое ребристое ушко.

Чуть менее счастлив был тот, кто обрел —

венерок средь и сердцевидок —
ракушку, что мы называли «орел»,
и ныне мне памятен вид их.

Пока пионеры во всю свою прыть,

чужую ракушку, прицелясь,
пытались своею ракушкой покрыть, —
такой пионерский Лас-Вегас, —

вожатый прикидывал, как в вечеру,

конкретнее – после отбоя,
ту деву с косою, совсем как сестру,
увлечь на прогулку с собою.

От комнаты взяв пионерской ключи,

от страсти тупея, как овощ,
ее пригласит он поехать в ночи
на остров любви и сокровищ.

Ведь там, в пионерской – сокровищница:

«гербов» и «орлов» – тыща триста,
во тьме чуть видны очертанья лица
и лозунг про «честь коммуниста».

Такой вот идеологический кич

и вечная память при этом:
прекраснейший Ленин Владимир Ильич
из ракушек там был портретом.

Вожатому пофиг гербы. И орлы

ценимы вожатыми мало.
Но там, в пионерской, стояли столы!
И даже кушетка стояла!

Когда-нибудь вспомню той комнаты пляж,

где море в ракушки играет,
а память из ракушки шепчет «Юляш…»,
а время их перетирает.

Плеча я касаюсь ладонью одной,

другая скользнула по талии…
И Ленин такой молодой,
и юный Октябрь, и так далее.

Падежи

Будь, как все, ученик языка,
ведь наука его легка
и экзамен его не сложный.

Ты коней пока придержи,

знай зубри себе падежи:

ИМЕНЯТЕЛЬНЫЙ,

ВЫРОДИТЕЛЬНЫЙ,
ПРЕДАТЕЛЬНЫЙ,
ОБВИНИТЕЛЬНЫЙ,
ВЫЧОТВОРИТЕЛЬНЫЙ
и БРЕДЛОЖНЫЙ.

«Чем дольше живу я в России…»