Мы из ЧК

Конец сводки Глазкову достучать не удалось: произошел обрыв связи. Почти одновременно со стен и потолка посыпалась штукатурка. Стекла со звоном лопнули, запахло едким дымом. Это артиллерия мятежников возобновила обстрел станции. Под ее прикрытием кавалерия и пехота бандитов двинулись в атаку.

Используя численное превосходство, мятежники ворвались на станцию, местами бой перешел в ожесточенную рукопашную схватку. Бандиты попытались забросать ручными гранатами паровоз бронепоезда, захватить его, вывести из строя. Защитники станции отчаянно сопротивлялись.

Порфирьев со своим пулеметом прикрывал здание вокзала. Перебегая с места на место, он имитировал многочисленность обороняющихся. Огнем «шоша» Порфирьев помешал мятежникам развить успех, выиграл те драгоценные минуты, за которые прибыла долгожданная помощь. В разгар рукопашной к станции подошел эшелон, и красноармейцы 249-го полка с криком «Ура!» бросились в атаку.

На следующее утро город был окончательно очищен от бандитов. Но увидеть победу Порфирьеву не удалось: пуля, выпущенная из кулацкого обреза, попала в правое легкое. Иван Спиридонович заметил длинную рыжую бороду стрелявшего бандита. Память подсказала, что это анархист Новоселов, тот самый, которого Порфирьев, Чигович и Бокша поймали осенью в Омске. Новоселов выстрелил еще раз, сердце чекиста остановилось.

ОСОБОЕ ЗАДАНИЕ

Беспощадный смерч боев заметно опустошил ряды петропавловских чекистов. Когда вечером 16 февраля Дьяконов собрал аппарат уездной ЧК в свой кабинет, то из девятнадцати человек пришло только семь.

— Восемь убитых, четверо в отъезде, остальные налицо, — доложил Вагаев.

Дьяконов обвел взглядом собравшихся, тяжело вздохнул. К удивлению Шаповалова начальник повел речь не о возмездии за потери, а о том, что Советская власть самая справедливая и ей присущ гуманизм. Поэтому она непобедима!

— Мстит и зверствует только тот, — сказал он, — кто самой жизнью, историей обречен на гибель, как помещики, буржуазия, кулачье. У рабочих и крестьян есть прекрасное будущее — социализм. Мы, чекисты, представляем совесть рабоче-крестьянской, социалистической революции, и в наших душах не может быть места злобе и ненависти.

Виктор Иванович выдержал небольшую паузу и продолжил:

— Многие из нас за эти три дня потеряли своих лучших друзей и товарищей. Но мятеж пока не подавлен окончательно и, возможно, мы еще кого-нибудь не досчитаемся. Все может случиться. Идет жестокая борьба с опытным, коварным врагом, которому временно удалось привлечь на свою сторону наиболее отсталых и неграмотных крестьян. Враг выбит из города, но он еще не разбит окончательно, нам приходится быть жесткими. Но никто из вас не должен думать о мести. Надо помнить, что высшая правда революции, ее плоть и кровь — справедливость по отношению к человеку.

Шаповалов, как и все присутствующие, внимательно слушал Дьяконова. В конце своей речи начальник закашлялся и, приложив к губам носовой платок, осторожно сплюнул в него. На белом батисте ярко проступили пятна крови. «Никак чахотка у Виктора Ивановича», — подумал Шаповалов и, внимательно посмотрев на Дьяконова, убедился в своем предположении. Железнодорожная куртка сидела на начальнике свободно. Тонкую бледную шею укутывал старенький шарф, и все же воротник куртки казался большим. Обычно худое лицо еще больше осунулось и даже аккуратная бородка не могла прикрыть болезненный вид. Как бы утонувшие во впадинах серые глаза и появлявшийся иногда на щеках неестественный румянец лишний раз убеждали в том, что Дьяконов болен и очень серьезно.

Пока Шаповалов, присматривался к начальнику, тот стал перераспределять обязанности. Поплевко поручил оказать помощь транспортным чекистам, так как их осталось только двое. Вагаев, в дополнение к своим обязанностям коменданта, должен был на время заменить секретаря комиссии и помочь следователям.

— Теперь тебе, Александр Матвеевич, придется поторапливаться, — улыбаясь, проговорил Дьяконов, и все присутствующие засмеялись.

Вагаева в аппарате любили, хотя иногда над некоторыми его привычками подшучивали. Рослый, наделенный от природы большой физической силой, никогда этим не кичился, был исключительно чуток и отзывчив.

До революции жизнь у Александра Вагаева шла, по его словам, не очень складно: никак не мог вырваться из нищеты. Отчаявшись, в 1914 году добровольцем ушел на фронт. Годы армейской окопной жизни приучили его к медлительности, которую Вагаев гордо называл выдержкой, не отдавая себе отчета в истинном значении этого слова. В ответ на поторапливания товарищей он шутливо отвечал, что за шесть лет войны постоянно опаздывал на встречу со смертью, и поэтому всем советует жить по пословице: тише едешь, дальше будешь.

Вагаев был последним, кому Виктор Иванович вменил дополнительные обязанности. Только Шаповалов остался без «нагрузки», и когда уже хотел возмутиться в связи с таким недоверием, Дьяконов укоризненно покачал головой.

— Не кипятись, Захар! Тебе тоже задание будет, и посложнее, чем другим.