Мы из ЧК

Пропев под аккомпанемент гитары несколько куплетов, девица стала играть плясовые. Компания оживилась. Один из казаков вышел на середину избы, стал отплясывать «яблочко». Но у него заплетались ноги. Надька не выдержала, прыгнула с гитарой в образовавшийся круг, задорно сверкнула глазами:

Э-эх, яблочко, куда ты котишься?
Э-эх, мамочка, мне замуж хочется.

На какой-то миг она остановилась, и пальцы рук ее еще проворнее забегали по струнам.

Да ни за штатского, ни за военного,
А за Распутина… благословенного.

Мятежники взорвались смехом.

— Ай да Надька! — кричал Ялымов. — Не забыла Распутина, вспомнила Гришку.

— Вишь, браток, как мы весело живем, — говорил позднее Тимофей Шаповалову. — Брось ты этот штаб. Перебирайся к нам.

Захар не ответил. Шагнул к Новоселову, который очнулся, еще раз напомнил о пакете.

— Помню! Пшел вон, штабная крыса, — был ответ.

«Эх ты, вояка! — подумал про себя Шаповалов. — Встретился бы мне в конном бою… Ну, да придет и твой черед»…

Писарь равнодушно выслушал рассказ Захара о том, как он вручал пакет Новоселову, сухо заметил:

— Ну и пес с ним, анархистом этим. Твой начальник утром в Петухово на казачий съезд едет. Готовься и ты. Штабники рано встают. Смотри, не проспи!

Съезд открылся в пристанционном селе Юдино утром 22 февраля. Представитель станицы Боголюбовской, статный красивый казак лет сорока, Яков Рогачев объявил, что на съезд прибыли делегаты из станиц и хуторов Петропавловского, Ишимского, Курганского и Ялуторовского уездов. Вместительный, нетопленый зал четырехклассного училища был заполнен до отказа. Чаще мелькали серые казачьи папахи, реже — обычные шапки. В президиуме сидели подполковник Кудрявцев, командир Первой казачьей кавалерийской дивизии есаул Токарев, командиры полков Зубарев, Дурнев, есаул Алексеев, коменданты Моложенко, Елтышев, Шилкин, Усик, Изанов, казаки Иван Капустин, Андрей Сазонов, Григорий Холкин и один купец.

Есаул Токарев, открывший съезд, высокопарно заявил:

— Полыхающее в губернии восстание против узурпаторов-большевиков пользуется поддержкой всего народа. Дружными усилиями всех людей многострадальной Сибири коммуния с ее продразверсткой, различными повинностями будет уничтожена раз и навсегда. Первостепенную роль в этом сыграет верное своему долгу и Отечеству славное непобедимое казачество.

Зал ответил Токареву аплодисментами.

— Мастак говорить наш есаул, — прошептал сосед Шаповалова, старший писарь штаба Шарипков.

— Да, гладко стелет, — согласился Захар. — Вы всех, кто за столом сидит, знаете?

— Почти всех, — оживился писарь. — Могу о них кое-что сказать. Вот тот пожилой с пышными усами рядом с Токаревым, это Иван Федорович Капустин. Фельдфебелем раньше был, более восьмисот десятин земли имел. Лошадей табун, коров с десяток… Его сосед Сазонов, до революции псаломщик. С ним рядом Андрей Кармацкий — купец. По первой гильдии шел. Его лавки по всей дороге от Челябы до Петропавловска были разбросаны…

Писарь Шарипков перечислил всех членов президиума и стал рассказывать даже о тех, кто сидел в первом ряду. Но на него со всех сторон зашикали. Кто-то даже сказал:

— После съезда расцелуетесь с друзьями. А сейчас — тихо!

После Кудрявцева стали выступать станичники. Они рассказывали, что уже за две недели до начала событий, в селах и станицах имелись нелегальные организации, которые и возглавили восстание. Все рассчитывали на помощь города, но там их крепко подвели, и теперь приходится действовать осторожнее. Особо налегали на дисциплину. «Без нее, — говорили станичники, — смерть!»

По предложению Рогачева съезд одобрил зачитанную Кудрявцевым резолюцию о наведении порядка в войсках «Народной армии».

В ней были такие слова:

«Требовать от командиров и рядовых лиц, не подчиняющихся приказам, немедленно устранять и предавать жесткому наказанию»[9].

— Вот и вернулся старый режим, — недовольно заметил молодой казак.

— Тише ты, большевик недорезанный, — тотчас зашипел сосед слева.

— Сам помолчи, холуй офицерский.

— А ты кто?

— Я сам по себе.

Началась перепалка.

«А их хваленое единство, — подумал Шаповалов, — шито белыми нитками, да нашими ошибками. Нет, коммуния будет жить! С продразверсткой порядок наведем, чтобы бедняк не обижался. И тогда контре каюк! Надо бы Виктору Ивановичу об этом написать».

Но выполнить задуманное Захар не сумел. Впервые за несколько дней Бедрин был трезв, то и дело давал различные поручения. А тут еще пристал с разговорами писарь Шарипков.

— Вы знаете, — заявил он Захару, — не могу молчать. Все время тянет на откровенную беседу. А с пьяницами разве поговоришь? Штабные, кто потрезвее, меня избегают. Заняты высокой политикой. Завтра утром опять собираются: Кудрявцев свой стратегический план излагать собирается.

— Что же это они тебя избегают? Ведь, кажется, был офицером? — стараясь казаться равнодушным, спросил Захар.