Мы из ЧК

— Недавно, — сказал Оспан, — я был в отпуске. Когда ехал домой, то в поезде встретился с ишаном Сафой-ханом: ехал с ним в одном купе до самого Туркестана. Сафа-хан удобно расположился на нижней полке и стал неторопливо перебирать четки. «Святой» в такт вагона покачивался из стороны в сторону, и я, хорошо знавший попутчика, мог рассмотреть его. Борода и усы Сафы-хана, как мне показалось, стали длиннее, а поседевшие волосы придали его лицу важность и солидность. Желая прервать длительную паузу, я сказал, что виделся с ним в сарае Далабазара, недалеко от мечети Канака, и спросил, куда, если не секрет, едет таксыр?

— То дело прошлое, — ответил Сафа-хан. — Что было, ушло. Другие сейчас времена наступили. К родственникам еду, в Туркестан. Несчастье у них.

Неправду говорит «святой», отметил я про себя, ибо знал, что Сафа-хан каждую осень навещает свои бывшие владения в урочище Конур, что раскинулось в долине Сарысу. Он подолгу гостит у животноводов двенадцатого, тринадцатого и четырнадцатого аулов. Туда, вероятно, ехал и сейчас…

В тот же день Джашпар доложил о разговоре с Оспаном Джусуповым своему непосредственному начальнику. Вскоре пришло письмо от уполномоченного Туркестанского отдела ОГПУ Петра Николаевича Абрамука.

«В указанное вами время, — сообщал он, — ишан Сафа-хан действительно был в Туркестане. До поздней ночи сидел за дастарханом в доме одного из своих мюридов, прощупывал сложившуюся обстановку. На следующий день, а это была пятница, он читал молитву в медресе «Ички-базара», затем посетил мавзолей Ходжи-Ахмеда Ясави, Так поступает он каждый раз, когда приезжает в Туркестан. Верующие видят в Сафе-хане «святого» и через мюридов преподносят ему пожертвования. В субботу утром, в сопровождении двух мюридов, Сафа-хан отбыл в урочище Конур. Эта его поездка на джайлау двенадцатого, тринадцатого и четырнадцатого аулов вызвана, очевидно, не сбором пожертвований, а чем-то другим».

— Нужно немедленно ехать в урочище Конур и на месте проверить, зачем приезжал туда Сафа-хан, — решил Тныштыкбаев, ознакомившись с письмом Абрамука. — Попутно займусь делом банды Арстанбека Ондыбаева.

И в это время в дверь осторожно постучали. «Кто бы это мог быть?» — подумал Джашпар.

— Войдите! А-а-а. Здравствуй, Акберды! Что тебя привело в такой поздний час?

— Большая причина есть на то, тамыр, — чем-то озабоченный, ответил на приветствие гость. — Трое суток пробирался глухими тропками, чтобы попасть к тебе.

Тныштыкбаев хорошо знал этого человека. Сын кочевника Акберды с нескрываемой радостью встретил весть о революции в Петрограде. Он одним из первых вступил в союз крестьянской бедноты. После первой встречи Джашпар поверил в Акберды, в его искренние симпатии к Советской власти. И потом, не раз встречаясь с Акберды, он лишний раз убеждался в его высокой сознательности, честности.

— Да, тамыр, — снимая бешмет, сказал Акберды. — Черное дело затевают баи. А всему виной ишан Сафа-хан, что живет в Коканде. Ты его знаешь. Так вот этот «святой» еще в мае был на джайлау. Как всегда, его встретили с большим почетом. Особенно старались баи и духовенство. За бесбармаком, за пиалами свежего кумыса шел большой и оживленный разговор. Самая продолжительная беседа, рассказывают люди, состоялась в юрте бая Султанбека, бывшего волостного правителя, пользующегося у богатеев большим авторитетом. Разошлись далеко за полночь, после молитвы ишана. А она закончилась словами: «Пошли аллах на землю, обитаемую мусульманами, мир и единство, спаси их от нашествия кафиров». Слова эти пришлись по душе Султанбеку, и он заметил: «Да, единство мусульман сейчас необходимо, как никогда».

Среди тех, кто не преминул поддержать Султанбека, был знахарь Асадулла, выдающий себя за афганца. Он так и сказал: «Верно, ага! Пришло время встать нам, мусульманам, на защиту ислама». Сафа-хан тотчас повернул голову на эти слова и, увидев среди гостей Асадуллу, едва заметным наклоном головы поприветствовал его. Потом Султанбек говорил о каких-то людях в самом Сузаке, других местах, которые в любую минуту готовы встать на защиту ислама, на борьбу с «неверными». Он просил ишана благословить их на эту борьбу, что тот и сделал. В конце беседы было принято обращение к верующим мусульманам — фатва.