My Joy (СИ)

Молчание не повисало тяжёлым занавесом, но оно позволяло Доминику вновь погрузиться в тот бурный поток мыслей, который наполнял его голову. Он давно уже не чувствовал подобного, когда в затылке надсадно давило, потому что количество безумных предположений поражало его самого, мешая сосредоточиться на каком-либо одном. Среди них встречались вполне невинные – он размышлял о том, чем он мог бы развлечь Беллами, раз уж у них обоих образовалось свободное время (да и сложно назвать их особенно занятыми людьми); он думал о том, сколько ему удастся продержаться, прежде чем последний барьер, сдерживающий мысли, рухнул бы и он перестал бы смотреть на Мэттью так, как делал всё время с первого сентября, когда тот перевёлся в эту школу. Доминик предполагал, анализировал, раскладывал полученную информацию по полочкам и, в конце концов, пришёл к неутешительному выводу.

Было бы глупо отрицать, что Мэттью был красив. Пусть нескладный, худой, иногда до смешного неуклюжий и надоедливый, но предельно деликатный, стоило ему только услышать заветные слова «год назад», которые действовали на него лучше любого успокоительного – он вытягивался напряжённой струной, отводил глаза и пытался быть вежливым, обхватывая своими длинными тонкими пальцами ладонь Доминика. Подобным жестом он и успокаивал, и заставлял течь кровь по венам быстрее, сбивая дыхание едва заметно, потому что Доминик слишком привык держать беспристрастное лицо на людях; и совсем неважно, как он вёл себя уже дома, когда можно было сбросить эту маску безразличности и позволить себе любое проявление чувств.

– Хотите, я сыграю вам на гитаре?

========== Глава 4 ==========

Доминик знал, что Мэттью занимался в музыкальной секции, два раза в неделю после уроков. В четыре часа он приходил к преподавателю из университета – знакомому его матери – и учился у него азам игры, делая это весьма успешно, поражая виртуозностью своей импровизации с этим деликатным инструментом. Но при этом Ховарду не доводилось ещё слышать то, о чём Мэттью так часто рассказывал ему, размахивая руками и смешно перебирая пальцами воображаемые струны прямо в воздухе, случайно задевая Доминика локтем.

– Если у тебя есть на это время, – Ховард улыбнулся ему ободряюще, и Мэттью тут же подорвался со своего места, исчезая с кухни, чтобы через несколько секунд позвать к себе в гостиную.

Незнакомая планировка дома не пугала, потому что пространство было настолько замкнутым, что Ховард поразился тому, как здесь могли жить двое, а иногда и три человека. И только попав в просторный зал, он понял, что эта комната служила и гостиной, и спальней, и местом, где Мэттью делал уроки – в углу стоял компьютерный стол, заваленный тетрадками и учебниками.

– Да, наш дом тесноват даже для одного, – Беллами заметил чуть удивлённый взгляд учителя, который тот не успел скрыть, отворачиваясь, чтобы присесть на диван в начале комнаты.

Привычный к излишнему свободному пространству, Доминик первые секунды чувствовал острый приступ клаустрофобии, сжимая резким движением переносицу пальцами рук и резко убирая, когда Беллами повернулся к нему с гитарой наперевес. Ховард боролся с желанием спросить, где же именно спал Мэттью, но заметил в последний момент кровать в конце гостиной, застеленную тёмным покрывалом. Мысль о том, что у него не было собственной комнаты, необычайно взбудоражила – это значило, что он был непривычен прятать собственные интересы от матери, всегда делился с ней увлечениями и, скорей всего, получал в ответ одобрение.

– Это не страшно, Мэттью, – Доминик не лукавил, произнося это. Если не брать в расчёт общую тесноту квартиры, здесь было прибрано и довольно уютно. – Сыграешь мне?

В ответ Беллами кивнул, присаживаясь рядом с Домиником на диван и принимая необходимую позу для игры. Ховард не очень хорошо разбирался в музыке, но и малого количества знаний хватило бы, чтобы оценить то, что он услышал первым – мягкий перелив струн, обещающий мелодичную балладу, – и Мэттью не подвёл его ожиданий, прикрывая глаза и начиная играть необыкновенно красивую песню. Если бы у неё были слова, она всенепременно рассказывала бы о потерях, которые несут люди; о том, как преодолевают их, держась по отдельности или же позволяя кому-либо вторгаться без спроса в свою жизнь.