Мы не твои

— Как… отрезала? — я не понимала, что он говорит, правда, что ли не в себе немного?

— Ножницами. Взяла и… всю эту красоту. Они у неё до самой талии были. Длинные, вьющиеся… Настоящее золото. И вот она это золото подарила Тамерлану. Свадебный подарок.

Я не могла понять правду он говорит или обманывает. Девушка, которую любил Ильяс пришла на свадьбу к его брату и отрезала свои волосы? Зачем?

— Она любила Тамерлана. И он ее любил. Они должны были пожениться. И… поженились бы, если бы не я.

Его голос стал глухим и хриплым. Ильяс рассказывал, а я цепенела, не веря в то, что все, о чем он говорит случилось на самом деле.

Ильяс не мог так поступить! Он… он не такой! Он…

— Я знал, что Алиевым нужны деньги Тамерлана. Знал, что они заставят отца уговорить брата на эту свадьбу. Я знал, что это убьет Светлячка. Знал. И убил.

Я не могла пошевелиться. Эта история так подействовала на меня. Как ледяной душ. Нет, даже не так. Словно я провалилась под лед. Провалилась и попала в западню, и не могу выбраться. Смотрю на мир оттуда, из-подо льда.

Как же можно пережить такое? Как?

Я понимала почему эта Зоя умерла. Не знаю, что с ней произошло на самом деле, но… я знаю, что можно умереть просто от горя.

Я сама однажды чуть не умерла. Наверное, меня спасло лишь то, что я решила жить, чтобы страдать. Так же как Ильяс. Нести свой крест. Только во мне не было злобы. Наоборот. Я верила, что смогу искупить вину, если буду делать что-то очень хорошее, доброе. Помогать людям.

Поэтому я и захотела пойти учиться на медицинскую сестру. Чтобы помогать.

— Ничего не скажешь?

Молчу, потому что не знаю, что сказать.

— Тогда я сам скажу. Я подонок, Надя. Подлец. Мерзкий, ничтожный… Я недостоин жить. И я не хочу жить. Поэтому и буду существовать вот так, в коляске. Слепой.

Внезапно он отодвигается от меня, дышит тяжело.

— Я убийца, Воробушек. Понимаешь? Убийца. Так что… Не ведись на мои слова, на поцелуи, на нежности. Я недостоин их, понимаешь? Если можешь бежать подальше — беги. Я поговорил с братом. Ты можешь жить в моей квартире. На работу в клинику тебя возьмут.

У меня кружилась голова, все перед глазами плыло от слез.

— Ты хочешь, чтобы я ушла?

— Дурочка… я хочу, чтобы ты осталась, понимаешь? Хочу тебя себе. Ясно? И получу, если ты не свалишь отсюда! Давай! — он неожиданно начинает кричать. — Давай, вали, ну? Я сказал! Уходи! Уходи, Надя…

Мне нужно уйти, я это понимаю. Очень хорошо понимаю. Но…

Двигаюсь к нему, обхватывая руками, прижимая голову к его груди.

— Уйди, пожалуйста… уйди… — голос его как стон, и сердце колотится как взбесившийся метроном. — Уйди…

— Не хочу. Не прогоняй меня. Можно я побуду с тобой? Прошу?

— Ты не понимаешь. Я убил человека! Я убил! Я не достоин тебя. Я ничего не достоин.

— Я тоже…

— Глупая, ты реально не понимаешь…

— Я тоже недостойна, — перебиваю, стараясь перекричать гул, стоящий в ушах, понимая, что если скажу, то, что хочу, дальше пути не будет. — Я тоже убила. Я… я убила свою маму…

* * *

Я никогда не говорила так. Никому. Хотя… думала об этом всегда.

Не потому, что ОН заставил меня так думать, потому что это было правдой. Он — мой отчим. Тот, кто любил мою маму с юности, кто старался быть рядом. Кого я ненавидела всей душой…

Всхлипываю. Потом, не в силах сдерживаться начинаю рыдать, вцепившись в рубашку Ильяса.

Его рассказ всколыхнул самое больное, самое тяжелое.

Он меня оглушил своим признанием. И я не придумала ничего умнее, чем оглушить его.

Он убийца и подлец? Я не лучше! Получите!

— Воробушек, перестань, ну что ты такое говоришь? Прекрати… Не плачь, глупенькая…

Хочу ответить, но не могу, икаю, всхлипываю, горло перехватывает, а он…

Он поднимает мое лицо и прижимается к губам.

Так нежно, ласково… Словно пробует и наслаждается, как самым изысканным десертом. Я не могу ему отвечать. Я просто отключаюсь, существуют только его мягкие губы. И мои всхлипы… И дыхание, которое невозможно восстановить.

— Воробушек, такая сладкая, ответь мне, пожалуйста… ответь…

Я знаю о чем он просит, но…это так сложно! Губы дрожат, не слушаются меня. И в голове набатом бьет мысль — как он может меня целовать, после того, что я сказала?

Я должна его оттолкнуть, но не могу. Меня притягивает к нему, словно он гигантская черная дыра, как Гаргантюа в том фильме, с Мэттью Макконахи, из которого наделали дурацких мемов.

Голова кружится все сильнее, меня засасывает в этот водоворот. Сама не замечаю, как начинаю двигаться в одном с ним ритме, пытаясь повторять движения его губ.

Не знаю, сколько времени проходит, несколько раз мы отстраняемся друг от друга, только чтобы глотнуть воздуха и… притягиваемся опять.

Словно мы умрем, если не будем делать это.

Так и есть. Наверное, я умру если он остановится сейчас, если оттолкнет.

Его поцелуй — как анестезия для моего сердца. Для головы.

Отключить сознание. Забыть…

— Воробушек… Мой сладкий Воробушек…Девочка моя, моя красавица…

О, нет… Это слово как триггер. И выражение. Меня нельзя так называть. Я не могу это слышать!

«Моя красавица» — так называла меня мама. А я знала, что она врет! Врет!