Мы не твои

— Сам знаешь, что нет. И… я извинюсь перед Надей, понимаешь, я… Мне нельзя позволять ей что-то ко мне чувствовать. Нельзя самому чувствовать.

— Почему?

— Почему? Ей девятнадцать! Она девочка совсем! А я слепой калека!

— У твоего брата бабла немерено! Ты в любой момент можешь сделать операцию на глаза, ты можешь пройти курс реабилитации в лучших клиниках мира, встать на ноги, но ты как тупой осел…

— Хватит! — перебиваю, не в силах слышать. — Просто хватит, Самад… Ты ничего не знаешь.

— Знаю. Ты страдаешь из-за того, что якобы разрушил жизнь своей семьи, да? На самом деле ты сейчас рушишь жизнь своей семьи.

Он замолкает. Я тоже молчу. Мы стоим друг напротив друга, смотрим глаза в глаза, если можно назвать мои глаза глазами.

— Ты поможешь мне.

— При одном условии. Ты перестанешь так относится к Надежде.

— Я… — чёрт, я ведь понимаю, что он прав, прав, и… — Я буду стараться.

— Не надо стараться, Ильяс. Будь мужчиной, делай!

Сцепив зубы отвечаю.

— Сделаю. Ты… поможешь мне?

— Зайду вечером, после ужина.

— Да и… я не хочу, чтобы Надя видела и знала.

— Что ж… будем играть в конспирацию.

Самад усмехается, почему-то мне кажется, что он подмигивает мне, потом помогает повернуть коляску, чтобы ехать в отель.

Вечером, после ужина Самад говорит Наде, что она свободна, он сам отвезет меня в номер, но, когда она уходит мы выезжаем на пляж. У отеля свой небольшой пляж, хотя на Кипре это не принято, но некоторые большие гостиницы, которые гордо носят свои пять звезд все-таки могут себе позволить отхватить клочок земли у моря. На пляже оборудована специальная платформа, чтобы инвалиды — колясочники имели возможность спускаться к воде — это мне Там еще в первый день рассказал и показал. Только я уперся — плавать не буду.

Самад помогает мне раздеться, я съезжаю насколько это возможно, но все-таки погрузиться так, чтобы сразу поплыть — нельзя. Самад поддерживает меня, заносит на глубину. Невыносимо чувствовать себя таким слабым, уязвимым. Это бесит. Но…

Самад был прав, это мой выбор. Только мой.

В воде я понимаю, что могу плыть. Руки работают, ноги висят как бревна. Но это ощущение мне знакомо — я плавал в бассейне дома, так что…

Делаю движение руками, пробуя свои силы. Плыву. Ощущение свободы накрывает меня. Это кайф! Нереальный!

— Эй, далеко не заплывай! — Самад плывет за мной, я ощущаю его движения.

— Не буду, — отвечаю, а сам плыву вперед.

Мне не страшно несмотря на то, что я не вижу куда плыву, представляю гладь моря, черную в ночи — я знаю, что вокруг темно. Словно наяву вижу лунную дорожку, воображаю, что плыву по ней…

— Надо было и Надю позвать, она любит поплавать вечером.

Что? Интересно… Сам не понимаю, как снова начинаю злиться.

— Откуда ты знаешь?

— Видел пару раз.

— Она… одна плавает?

— Нет.

Чёрт, у меня планка падает. Представляю рядом с ней этих парней, с которыми она играла и которые… они реально имели на неё виды! Слышал, что они говорили! Таким только дай волю! Мне ли не знать. Я сам таким был!

— С кем?

— С ней ходят няни малыша, пару раз даже Тамерлан спускался к воде с сыном, вечером, когда нет жары.

— Тамерлан? — почему-то от ревности неожиданно печет в груди. А если брат…

Надя милая, нежная девушка, она часто играет с его сыном — я слышал это. Что если Тамерлан… Нет, думать об этом нельзя.

Настроение плавать сразу пропадает.

— Давай вернемся, я устал.

— Хорошо.

Возвращаюсь в номер, как назло, слышу шаги в коридоре. Очень знакомые шаги. И аромат — она сейчас пахнет кремом для загара нежным как персик — она и меня им мазала, а я делал вид, что мне противно.

— Добрый вечер, Самад. Вы плавали?

— Да, немного.

— Здорово. А я вот собиралась, но…

— Поздно уже, Надя, завтра мы рано встаем, едем в горы, ты помнишь?

Мгновение паузы — она не ожидает, что я могу говорить с ней так спокойно и ласково.

— Да, я помню. Как раз собиралась в номер. Спать.

— Сладких снов, Воробушек.

— Спокойной ночи, Ильяс. Самад…

— Пока, Надюш…

Слышу, что она уходит.

— Надюшей ее не называй?

Он грохает внезапно, ржет на весь коридор!

— Что смешного?

— Ничего. Я все понял. Не буду.

Продолжает смеяться, понемногу успокаиваясь, завозит меня в номер, спрашивает, что еще нужно, а напоследок говорит:

— Ревность, болезнь пострашнее слепоты. Спокойной ночи, Ильяс.

Ревность…

Да, я дико ревную Надю. Она моя сиделка! Только моя. Моя.

Глава 17.

Горы Троодос. Величественные, покрытые вековым сосновым лесом, необыкновенные. Только я их не вижу. Не могу сказать, что мне очень сильно хотелось бы видеть.

Я вообще не хочу ничего видеть.

С утра почему-то сердце не на месте, в груди все сжимается. Стараюсь не срываться на Наде, помня обещание, данное доктору. Все-таки я мужчина, я должен сдержать данное слово.

Воробушек сегодня какая-то притихшая. Даже моя мать интересуется у неё все ли хорошо.

Я молчу. Не могу сказать матери о том, что она, кажется, сошла с ума. Она заставляет Тама везти ее в православный монастырь.

Странно, что Тамерлан так легко согласился и принял эту ее выходку. Я против. Но разве меня кто-то слушает?