Мы никогда не умрем

Смеется хаос, зовет безокий:
Умрешь в оковах — порви, порви!

З. Гиппиус

Когда листья уже облетели, но снег еще не выпал, и ветер выл в обнаженных черных полях, Мари впервые повезла учеников в город, в Театр Современной Драмы, где им предстояло выступать. Здание из черного стекла угрюмо нависло над дорогой, все в масляных пятнах осеннего солнца. В тот день шла «Чайка», и на афишах в углу белела пометка «18+». Когда Рита спросила, пустят ли их в зал, Мари пожала плечами и сказала что-то вроде «Да и насрать, котяточки».

Ни Вику, ни Мартину спектакль не понравился. Вика раздражал академический надрыв и театральная тема, которой ему хватало и без «Чайки», а Мартина — то, как Риша и Мари следили за молоденькой черноволосой Ниной. Риша смотрела с нарастающей тревогой, под конец — почти с ужасом, а когда Нина прошептала Треплеву «Меня надо убить» — тихо всхлипнула и закрыла лицо рукавами. Мари же смотрела на сцену с такой ненавистью, что Мартин сначала решил, что роль Нины должна была достаться ей, к тому же она неслышно повторяла все ее реплики. Но чем тяжелее становился ее взгляд и ехиднее — улыбка, тем больше он убеждался, что Мари вообще не видит девушку, которая играет Нину. Не знает, как ее зовут и не сможет описать ее лицо. Мари смотрит историю, верит ей — и улыбается. Это было гораздо хуже.

После Театра Современной Драмы они почему-то отправились не на вокзал, а на другой конец города. Мари уверенно вела их серыми дворами. Она шла, словно ведомая каким-то наитием, не обходя лужи и газоны. Под конец черные полы ее пальто были густо забрызганы грязью, но казалось, что она этого вовсе не заметила. Наконец они остановились у черной двери, облепленной обрывками афиш. Мари долго стучала в дверь, звонила кому-то, курила и звонила снова, а Вик, чувствуя себя идиотом стоял, обнимая Ришу в неловкой попытке согреть, сам мерз и думал, что ни за что не свяжет жизнь с искусством. Когда у Мари кончились сигареты, она жестом попросила Риту поделиться и продолжила ласково мурлыча в трубку грязные ругательства требовать, чтобы ее с учениками пропустили на спектакль.

Наконец, дверь открылась. Вик ожидал увидеть что угодно — притон, бордель, перформанс с трупами животных. Риша даже закрыла глаза, спускаясь по частым каменным ступеням, и не открывала, пока они не вошли в зал.

Ни притона, ни трупов животных в зале не было — небольшое помещение, целиком затянутое черной тканью освещали белые точечные светильники по периметру потолка. На полу сидели люди — человек двадцать, все трезвые и прилично одетые. Ни сцены, ни оборудования. Мари жестом показала им молча сесть у стены и молчать. Сам села в центре зала и замерла, словно собиралась молиться.

Позже она сказала, что они посмотрели «В ожидании Годо». Этот спектакль был совсем другим. Актеры ходили по залу между зрителей. Владимир почти все время просидел рядом с Мари, глядя сквозь нее. Если требовалось — актеры могли опереться о чью-то голову, развернуть зрителя в нужную сторону, а Эстрагон стянул с Риши шарф. «Это веревка», — сообщил он.

«Это опасно».

В конце актеры договорились куда-то идти, но замерли в тех позах, в которых застали их последние слова. Несколько минут все сидели в полной тишине, а потом Мари вскочила, махнула им рукой, и выбежала на улицу. Вик слышал, как часто стучат по ступеням ее каблуки. Когда они вышли, Мари пудрила лицо, комкая в руках влажную салфетку в черных разводах туши.

Репетиции «Дождей» начались к зиме, вскоре после того, как Вику исполнилось пятнадцать.

Как они с Мартином и опасались, пьеса обретала над ними власть. У нее была душа, характер, и характер был, надо говорить, прескверный. Что говорить, если бы «Дожди» вдруг превратились в человека — у них появилась бы еще одна Мари.

Ритм «Дождей» был выверен до доли секунды. Для Мари имела значение каждая деталь. Вик, с чьего монолога начинался спектакль, тихо ненавидя себя, Мари, пьесу, и совсем немного — Ришу, которая когда-то не могла понюхать что-то менее экзотичное, чем театральный занавес, учился читать монолог с секундомером. Он должен был длиться ровно сорок четыре секунды.

Риша училась ходить по сцене так, чтобы стук ее каблуков точно повторял стук черной трости Мари. Вик, чертыхаясь, учился шнуровать и расшнуровывать корсет, который Риша должна была носить на репетициях. Мари шипела и прикладывала трость к ее спине, так, что серебряный кот утыкался Рише в затылок. «Ос-с-санка, — говорила Мари, — не можешь держать спину ровно — лучше вообще сюда не выходи!»

В конце концов Риша стала втыкать в воротник иголку, и за это Вик тоже не был Мари благодарен.

Потом Мари подарила Рише новые туфли — на высоком, почти с ладонь, каблуке. Вик мог поклясться, что видел, как она садистски ухмылялась, вручая обувь. Но он не ожидал, что Мари станет так терпеливо учить Ришу на них ходить, даже придерживать под руку на первых порах. Зато потом она преградила ему дорогу тростью, когда Риша чуть не свалилась со сцены. «Если хочет научиться — пусть падает».