Мы остались молодыми…

– А автоматы дадите нам, тогда поедем. У вас даже ездовые с автоматами, а мы – разведчицы – со старыми драгунками ходим, обидно нам.

– На обратном пути, – шутит Туринок, – одну вот эту рыжую возьмём с собой.

– Ну, что вы, хлопчики, мы подруги неразлучные, берите обеих. Ты сам рыжеватый, – чернявая делает огромные глаза, – что же у вас получится? Лучше нам оставьте того красивенького с пулемётом, а? Оставите?

Коля Гапиенко не признаёт несерьёзные разговоры, он хлестает своих волов, и мы едем дальше. Никто больше нами не интересуется. Повозки углубляются в дремучий лес.

Быки никак не хотят переходить вброд через Словечну. Они опустили головы и начали пить. И пьют уже целых полчаса. Ни понукание, ни палка на них не действует, хоть кричи.

– Ребята, река может обмелеть от быков, – высказывается Вася Божок, – тогда мы посуху перейдём на тот берег.

– Ты зайди сзади быков и посмотри, может у них там всё выливается, как у коня барона Мюнхгаузена, – смеётся Тютнев.

Дневали в деревеньке на берегу Припяти. В половодье река разливается до горизонта и люди становятся островитянами. Хозяйка разрешила нам залезть на чердак. Одурманенные запахом свежего сена, мы заснули как убитые. Проснулся от дерганья за руку. Дежурил Саша Тютнев. Он прижал палец к губам и кивнул на открытый люк. Сон как рукой сняло: снизу доносилось громкое гоготанье фрицев. Они рассаживались за столом и открывали консервы. Побледневшая хозяйка стояла у печи.

Кто-то из наших задает храпака. Туринок кошкой кидается на сопевшего и зажимает ему рот. Через люк видно, что в хате, кроме фрицев и хозяйки, никого нет. Хозяйка знала, что если фашисты начнут рыскать по углам за поисками сала и яиц (они не брезговали и женскими тряпками) и полезут на чердак, то начнется стрельба, поэтому она, жертвуя собой, услала всех своих домочадцев из хаты.

Фрицы на скорую руку поели, тут же за столом начали ковырять зубочистками во рту, рыгать и сплевывать на пол. Петро Туренок брезгливый и нетерпимый ко всякой грязи вообще, не выдержал и потянулся с автоматом к лазу.

– Хозяйка! – выдохнутое губами слово остановило Туринка.

Со двора донеслась команда, и фашисты, сорвав вышитые рушники и прихватив с комода кружевное покрывало, выскочили наружу. Кажется, на этот раз пронесло. Вдвоём с Туринком спустились по лесенке вниз. Хозяйка, обессилев, сидела на полу. Мы бросились к окнам. Фрицы суетились, усаживаясь на подводы. Немцев больше полусотни. Ввязываться в бой нет никакого резона: как только они очухаются, нам придется отходить, и наши волы пропадут из-за десятка – другого поганых фрицев. Митинг в селе, где будем доставать соль, решили не проводить. За рекой стоял немецкий гарнизон и в селе могли быть предатели. Когда стемнело, по двум улицам начали обходить хаты. Жители отнеслись душевно и отсыпали соли сколько могли, просили только вернуть мешочки и торбочки. Два мешка соли, как наказывал командир, быстро наполнились.

Мы повернули оглобли домой. «Цоб-цобе» шли быстрее. В лагере нас встречали восторженно.

Часа в три пополудни возле штабной землянки возник необычный шум. Раздавался звонкий ребячий голос со всхлипываниями. Мы выскочили из своего блиндажа и бросились к штабу.

Паренёк лет двенадцати захлёбываясь слезами говорил:

– Согнали всех девок и мамок с деревни в большую клуню и там мучают, они кричат и плачут. Спасите их, родненькие!

– А как, хлопец, ты попал к нам в лагерь? Кто тебя послал? – спросил Карасёв.

– Люди послали. Мы все знаем, что вы живёте на Лысой горе, но мы никогда никому про вас не скажем, – паренёк сдвинул брови, и глаза у него высохли.

– Это я привёл его, – отозвался Николай Пасько, – мы остановили его на посту, он бежал к нам. Я счёл нужным привезти его сюда.

– И правильно сделал, – сказал комиссар Филоненко, – мы – должны помочь людям.

Карасёв обвел взглядом собравшихся и резко бросил Салеймонову:

– Борис! Время не терпит, бери всех, – он сделал захватывающие движение рукой, – и быстро в село, надо жестоко покарать насильников и вызволить женщин!

Мы бежали без дороги через лес. Пётр Цалко и паренёк вели нас напрямик. До деревни свыше десяти километров, но мы скоро были на месте. Последнюю сотню метров пробирались по глубокой канаве для осушки болот, их много на болотистой белорусской земле.

Перед нами возникла клуня – длинный рубленый из бревен сарай. Когда мы подползли ближе, то увидели другую сторону постройки с приоткрытыми воротами. Возле них, выстроившись в длинную очередь, стояли двуногие звери в форме мышиного цвета. Отчетливо слышалось их гырганье и захлебывающийся смех. Они курили, похлопывали друг друга по спине и заглядывали в щель ворот. Оттуда доносились звонкие удары, стоны и плач.

Раздался глухой сквозь зубы крик Бориса Салеймонова:

– По гадам, на всю катушку! Бей по черепам! Огонь!