Мы остались молодыми…

С шутками и смехом залезаем на дроги и продолжаем путь к нашему лагерю. Вася Божок, размахивая руками, пулемёт лежит у него на коленях, рассказывает нашему ездовому Антону Венедьевичу Скавронскому, бывшему леснику из-под Тетерева, что происходило в деревне:

– Выскакиваю я из-за хаты и вижу мадьяры, как суслики, торчат передо мной и головы повернули на меня. Я как дам очередь прямо с руки – они брык на землю. Я тоже ложусь и дал еще очередь – они опять на землю…

– И бац! – смеется Ярославцев, ни патронов, ни второго номера рядом, один лежу посередине дороги и глазами хлопаю!

– Да были патроны, – смущается Вася, – у меня за пазухой еще две кассеты лежали. А место удобное – всё кругом видно. Правда, ребята велели сойти с дороги, так я и сошёл.

Васильку «велели сойти» с дороги. То, что пули кругом него изрыли всё, он и не заметил, ему «велели», он и сошёл!

А тот другой, Андрей, сам спрятался в высокой траве, лишь бы его не заметили, лишь бы не убили.

Вася Божок придвигается ближе ко мне и тихо говорит:

– Понимаешь, Марат, это мой первый настоящий бой был. Я впервые фашистов увидел вблизи. Увидел, как их бить можно. Раньше только издали стрелял, как по теням, а тут рядом, вплотную. Видел, как фашисты в том селе, где были прошлой ночью, над девушками измывались.

В голосе Васи Божка кипит лютая ненависть. Никогда не думал, что в этом спокойном и добром парне из украинского села с лирическим названием Пятихатки, могут вырваться такие гневные слова на врага.

Душа у Василька чистая и светлая, и сам он весь чистый и светлый. Он готов каждому помочь и сказать доброе слово. Его мечта – выращивать мичуринские сады с большими и сочными яблоками на радость людям.

Сколько же горя и страданий принесли фашисты на нашу землю, что в тихом парне разгорелась такая лютая ненависть.

В лагере сидели наши разведчики. Вид у них был невесёлый, прямо сказать, грустный: попало от Карасёва за то, что уехали и оставили группу.

Когда из засады раздались выстрелы, кони испугались и понеслись прямо в лес. Там разведчики в темноте заплутались, разыскивая дорогу. Стрельба к тому времени стихла. Они решили ехать в лагерь. Второго боя они уже не слышали. После того, как командир узнает, что мы из-за них «воевали в деревне», им еще раз будет жарко. Но всё хорошо, что хорошо кончается.

За солью

Нас шестеро на двух повозках, запряженных волами. Впереди с пулемётом Вася Божок и Петро Туринок, погонщиком Коля Гапиенко. На нашей повозке управляет быками Саша Тютнев. Миша Журко и я удобно развалились на соломе.

Мы направляемся, как дважды повторил командир отряда Карасёв, выполнять боевое задание: добыть для отряда соль. В лагере больше месяца едят без соли. У многих кровоточат десны и шатаются зубы.

По сведениям нашей разведки в начале войны на Припяти немцы разбомбили баржи с солью. Местным жителям удалось часть соли спасти и запрятать. Нам предстоит поговорить с народом и попросить поделиться солью с партизанами.

Коля Гапиенко, семнадцатилетний паренек из-под Довлядов на Припяти, ворчал, что задание вовсе не боевое, а простая хозяйственная операция, и ему приходится возиться с волами. Уговорили Колю тем, что вся разведка ложится на него, что надо форсировать в брод реки Жеронь, Словечну и Мытву, а это его родные места, и только он может обеспечить переправу.

Волы тянут удивительно медленно. Говорят, что если повторять «цоб-цоб», то они повернут налево, а если «цобе-цобе», то направо. Самому мне наблюдать это не приходилось. Просто хворостиной стегали по одному быку, он ускорял шаг, и повозка поворачивала в нужную сторону по аналогии с гусеницами танка.

Двигаемся спокойно, здесь партизанский край. Когда солнце перевалило за полдень, случайно по дороге въехали в лагерь партизанского отряда.

– Миша, как же нас никто не остановил?

– А у них обед, или на этой дороге нет поста, – засмеялся Журко, – так бывает.

– Карасёв за такое легкомысленное отношение к охране разделал бы «под орех».

По обе стороны наезженной колеи рассыпались странные приподнятые над землёй шалаши, как маленькие цыганские кибитки, только вместо колёс в землю вбиты жерди и брезент заменён переплетёными ветвями с листьями. Из торца ближайшего шалаша, в метре от земли, торчали две пары ног в сапогах.

Настала очередь удивляться Мише Журко:

– Что це за двуспальное купе? В нём ни встать, ни сесть нельзя, и сапоги могут унести пока сумеешь вылезти.

Саша Тютнев повернул голову и усмехнулся:

– Я уже бывал в таком отряде. Это семейные шалаши. Многие ушли в партизаны с жёнами, а некоторые обзавелись ими. Почти в каждом отделении есть женщина. Она и боец – на посту сменит – и готовит на всех пищу, обстирывает и чинит одежду. Обычно это жена командира отделения.

С передней повозки доносится голос Петра Туринка:

– Девчата, чьи будете? Кто вас в бой ведёт?

– Мы бойцы Сабурова. Александр Николаич сам нас в бой ведет, – дружно отвечают смешливые девушки, стоящие возле берез с винтовками за плечами.

– Поедем с нами, а то у нас девчат нет, – вступает в разговор Миша Журко.