Мы побелили солнце

Может, милосердный организм сам меня и заморозил. Пожалел, чтоб я не мучился. Порой, я даже задумывался: почему я вообще тут нахожусь?

Кто я вообще такой?

Я не пришел на похороны. Хотел бы, страшно хотел, но не смог! Мое тело на тот момент все еще было в криогенной заморозке. Я не видел и не понимал ничего, что происходило вокруг. Я спал, я все это время спал, только с открытыми глазами – и не мог проснуться. Не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Словно душа, вышедшая из тела, изо всех сил бьется и пытается снова в него вернуться – и не может.

Но хуже мне стало только тогда, когда заморозка начала проходить. Точно так же проходит анестезия, а боль возвращается.

И это были самые мучительные дни.

Каждая мысль о бабушке была настолько болезненной, насколько болезненно засадить ржавый гвоздь в свежую рану. И я ревел, я ревел с такой силой, что меня снова начинало рвать.

Мать, конечно, крутилась рядом. Помогала мне дойти до туалета, пыталась кормить бульоном, но любую еду мой желудок упрямо из себя исторгал. Я не слышал даже ее слов – только звон в ушах. Я не видел ее лица – лишь черное, подрагивающее пятно.

Я ревел, а если слезы кончались – икал, корчился в лихорадке или наполнял желчью таз возле кровати. А когда проваливался в сон – видел бабушку, видел ее в самых разных эпизодах моей жизни. А в конце – всегда похороны. Похороны – и я снова просыпаюсь весь мокрый от слез. Корчился, ползал по кровати, пронзительно звал ее в темноте…

Я помню, что приезжали врачи. Я помню даже, что именно Игорь настоял на приезде скорой, но лучше мне от их визита не стало. Они назначили сильные антидепрессанты и что-то вкололи мне, но после этого я снова впал в былую заморозку.

Сегодня будет третий день, как мне полегчало. Вернее, третий с момента, когда я смог считать дни.

И тогда мать заговорила о школе.

Я уже мог слышать и слышал, как она спорит по этому вопросу с Игорем. И как удивительно хладнокровно он ей отвечает.

– Да ты хоть понимаешь, что это не мой дом! Мама, кажется, всерьез на меня обиделась, раз завещала дом Лоре. Даже не Дане, а Лоре!

– Может, потому что твоя сестра старше пацана и в состоянии распоряжаться домом?

– А разница? Он с теткой всю жизнь будет ютиться в своей гнилой деревеньке? Да тут и думать нечего, в городе в школу пойдет.

Как я позже узнал, зачислить меня хотят как раз в ту, где работает Игорь.

Изумительно. И школа теперь новая. И одноклассники, значит, будут новые. И друзья. Мать мастерски перечеркнула всю мою прошлую жизнь. Даже не перечеркнула, а вырвала все страницы с корнем.

– Я. Не. Пойду.

Это первая внятная фраза, что я смог сказать после недель истерики. Я не столько боялся идти в новую школу, сколько не хотел навсегда сжигать страницы прошлого. Я даже не тосковал по друзьям. Забавно, что у каждого, кого я считал таковым, были друзья намного ближе меня, а со мной… они общались скорее не из жалости, а просто от скуки. И я привык. И смирился.

– Дома хочешь сидеть? – мать всплескивает руками. – Как будешь аттестат получать? Тебе бы одиннадцатый закончить, вот и закончишь в городе. Ты кем вообще хочешь быть в будущем?

Никем.

Ни с чем я не справлюсь. Ничем не увлекаюсь, нет у меня никаких талантов, кроме "заседания в гаджеках". Предметы в школе я кое-как вытягивал на тройки, ни к одному не имел предрасположенности: писал с ошибками, считал на калькуляторе, в истории знал только Петра Первого и Гитлера, а в физике не понимал ни единого слова. Однажды я даже обозвал Австрию Австралией, и это дало весомый повод нашей географичке на каждом собрании козырять прискорбным "Ну что за дети пошли, некоторые даже Австрию и Австралию путают!".

Может, из-за вечных желтых пятен я не мог как следует сосредоточиться на уроках. А, может, я просто дебил.

– Так что, Дань? Кем хочешь в будущем работать?

– Никем.

– Как это? Ну по каким предметам в школе у тебя пятерки?

– По музыке.

– Поешь хорошо? – мать аж расцветает.

– Да не. Мы на музыке только концерты всякие смотрим. А училка всем пятерки ставит.

– Учителя у вас, значит, такие, что талантов никаких не выявляют! Что, и по физкультуре даже пятерок нет?

– Я на нее не хожу.

– Прогуливаешь?

– Не. Там… то физрук не придет, то еще что…

Ага, или попросту желтый спортзал. Я старался приходить, когда занятия шли на стадионе или на лыжах, чтобы получить хоть какие-то оценки, но все-таки чаще всего уроки были в ядовито-лимонном спортзале.

– Дань, тебе отучиться осталось всего один годик, ну! С Игорем будете ходить. Туда даже ехать не надо, в двух шагах от дома школа.

А что я мог возразить?

Мог бы и дальше упрямиться, но что бы из этого вышло? В лучшем случае – увезла бы меня мать обратно в деревню к теть Лоре. Да, тетя никогда меня не обижала, всегда привозила подарки (нормальные, не арбуз), да и в принципе относилась ко мне хорошо, но жить в доме бабушки с кем-то чужим еще хуже, чем жить с кем-то чужим не в ее доме.