Мы-Погодаевские

Новогодняя ночь сняла блестками снежинок в свете уличных фонарей. Редкие парочки проходили мимо. Вот и угол. Я, как и все, не воспринимал Калерино заявление всерьез, но все же боялся невероятного: вдруг выйдет молодой, симпатичный юноша и прости-прощай, Калерочка! Мне очень хотелось, чтобы вышел дряхлый старик, инвалид на одной ноге, женатик, хулиган, ворюга, бич-бродяга…

Из-за угла вышел солдат, сразу видно, демобилизованный.

От дружного «ура!» свалился снег с тополя. Солдата окружили, ухватили за рукава, за хлястик шинели, за ремень. Он недоумевающее озирался, пытаясь сопротивляться, но шутки и улыбки успокоили его.

— Кто вы? За что? Что вы от меня хотите?

— Тебе нравится эта особа? — спросил Пашка.

— Ничего, — улыбнулся довольно солдат, — и что?

— А вот что: пойдем-ка с нами, выпьем, поговорим и в донышко поколотим. Все будет хорошо, не бойся.

— Я не боюсь, только все как-то неожиданно…

— Сердце мое укатилось в пятки: прощай, Калерочка, прощай, неспетая песня моя! Стало грустно, новогодний вечер померк, огни черными пятнами легли на глупый снег…

Стакан горячего чая

Лодки на берегу не оказалось.

— И-ых! — выдохнул, окончательно огорчаясь, баянист. — Опе-ера!

— Тр-рагедия, что и говорить, — пророкотал техник — не везет…

Кричать надо, перевоз просить…

На-д-до-о, что-о скажешь…На том берегу никого. Деревня как вымерла: еще бы, кому хочется в такую погоду по улице шляться.

Мрачно нависло небо, пронизывающий ветер подул резче, ожесточеннее, печально раскачивались прибрежные тальники, конопатая рябь ложилась на темную поверхность разволнованной реки.

— Эй-е-ей! — сложив рупором закоченевшие ладони, закричал баянист. — Эй-е-ей! Перевезите-е!

Деревня равнодушно молчала, заманчиво дымя трубами.

— Ого-го-о! — отчаянно завопил техник. — Замерзае-ем!

Молчала деревня. Даже эхо не откликалось. Нигде ни души, ни стука, ни бряка, ни собачьего лая.

— Вот везет, — ухмыльнулся баянист.

— Везет, что скажешь, — откликнулся техник, стуча зубами.

Из ворот на той стороне вышел коренастый мужик, неторопливо спустился на речную террасу к поленнице дров. Набрал охапку.

— Эй-е-ей! Ого-го-го! Перевозу! — наперебой заголосили ягодники, подпрыгивая и размахивая руками.

Мужик повернул в их сторону голову и, ни слова не говоря, двинулся к избе.

— Эй-е-ей! Ау-у! — истошно исходились в крике парни.

— Переве-ези-и, будь другом! Ой-е-ей!

Ушел мужик, глухо стукнули калитка.

— Змей подколодный, — прошипел баянист. — Коряга бесчуственная…

— Пень, что и говорить.

— Замерзай никому дела до тебя нет…

— Никому, что скажешь.

Открылись ворота на той стороне, и из них вышел мужик с веслом в руке…

— Спасибо! Спасибо! — горячо благодарили спасителя напарники, выходя из лодки на другом берегу.

Мужик, не говоря ни слова, ушел в избу.

Горбатясь, ягодники двинулись на край деревни, где во дворе незнакомой старушки стояли их «Юпитеры».

— Бедняжки, — засуетилась старушка, худенькая, озабоченная. — Перемерзли-то как! А я уж думаю-думаю, где они, робята-то, погода, ить, испортилась… Чичас я вам чайку горячего сгоношу… Наскрозь, ить, промокши, посинели аж. Чичас, Чичас…

— Спасибо, бабушка, мы домой спешим. Не надо чая…

— Че ето вы от горячего чаю отказываетесь? — обиделась старушка. — Долго ли? Выпьете для сугреву внутренностей, а там и поезжайте.

Баянист отказался столь решительно, что техник рассердился, сплюнул от досады, мысленно проклиная напарника за странную особенность: ни за что не возьмет из чужих рук даже такую мелочь, как стакан чая. Будет мило улыбаться, благодарить, но не возьмет. Это, может, в обычных условиях имело какой-то смысл, но в таких исключительных обстоятельствах стакан горячего чая просто необходим.

— Поехали, — торопил баянист.

— Поехали, — смирился техник.

— Че ето вы, робята, от горяченького-то отказались? — огорченно причитала старушка. — Не погрелись… Захворате ишшо по такому-то холодишшу ехать. Я бы мигом чайку…

— Спасибо, бабушка, твердил баянист. — До дому близко…Доедем.

Техник представил, как они проедут эти двадцать километров в сырой одежде на леденящем ветру.

— Брр, — поежился баянист, подходя к мокрому мотоциклу.

— Вот тебе и «брр», — рассердился техник. — От стакана чая отказался! Не идиотизм ли твоя щепетильность? Старушка к нам со всей душой, а ты…

— Ничего, не околеем, — баянист заученно вставил ключ зажигания. «Юпитер» гневно взревел, наполняя тесный двор сизыми клубами дыма. — Поехали!

Поехали, что скажешь.

Дорога тянулась вдоль берега, лишь в одном месте пересекая поле. Жидкая грязь хлюпала, чавкала под колесами, с шумом вылетала в стороны из залитой водою колеи. Мотоциклы юзили, но парни упорно катили вперед.

Дождь утих, но не перестал, сыпался мелкой назойливой пыльцой. Справа по яру стояли в оцепенении деревья, темнея влажными стволами. Казалось, и они мерзли.

«Ничего, — думал техник, и ему от таких дум становилось вроде теплее, — вот приеду домой, жена встретит, обогреет, горячим чаем напоит, а может, и чем-нибудь покрепче…»