Мы-Погодаевские

В Кеуле строились дома, рожались дети. Многие избы, кстати сказать, были из лиственницы. А это особое дерево. Рубили лиственницу обязательно зимой, когда древесина сохраняет все свои соки. Это даже не дерево — железо: не гнется, а в сырости становится еще крепче. Избы из нее стояли по 300 лет. Лиственницу не каждый топор возьмет. Мало сохранилось таких изб, но они есть. Слава Богу, не утопили, не сожгли, очищая пространство для водохранилища.

Но самое ценное дерево в Сибири — кедр. Корчуя тайгу, его обходили стороной. Это — «хлебное дерево». Больше половины доходов крестьянской семье приноси в старину кедровый орех. Почти восемьдесят процентов в его ядрышке — чистое масло, и такое питательное и вкусное, что может сравниться со знаменитым прованским или миндальным.

Из кедрового дерева издавна рубили крепкие сундуки и лари, где хранили дорогую одежду, чтобы нетронутосвежей (благодаря особым свойствам кедра) осталась бы внукам и правнукам. Кедр и сибирская сосна — это чудо тайги. Каждую осень он зовет к себе, звеня и постукивая спелыми смоляными шишками, вобравшими в себя все витамины леса.

В 1784 году на средства крестьянина Е. Карнаухова (так и не смог узнать, был ли он родственником по матери, носившей в девичестве такую же фамилию) построили в Кеуле деревянную церковь во славу Ильи-пророка. Рядом с ней, сообразно древнерусским традициям, поставили деревянную колокольню. В 1845 году она сгорела, на ее месте возвели новый храм. На церковные праздники, на венчание сюда приезжали из деревень Тушама, Ката, Едарма. (В одной из них — в Тушаме родилась моя мама. А крещена была в Кеуле). До революции в Кеуле имелось сорок дворов и проживали триста человек. Когда я родился, храм еще стоял, как рассказывала мне сестра Людмила, или Мила, как мы ее звали.

Сколько себ помню, она рядом всегда была. Мы жили вчетвером: мама, сестра Капитолина, Мила и я. Капа была старше меня на девять лет, поэтому тяготы по уходу за мной были на Миле. Мое воспитание — ее работа. Думаю, что нелегка. Был я мальчиком непослушным и непокорным, а если обижали, жаловался маме, зная, что здесь получу полную защиту.

Мила меня научила читать. (Это было великое дело, особенно если учесть, что в те времена телевизоров не было. И даже электрического света в деревне — до 1960 года. Жили с керосиновой лампой, а то и зажигали лучиву). Мила читала мне сказки, рассказы. И меня научила декламировать стихи с чувством и выражением. Мы с ней ходили в лес за ягодами и грибами. Я с ее помощью наловчился доить корову. Правда дальше первых опытов дело не пошло.

Капа вышла замуж. Когда мне было десять лет, а Мила оставалась рядом, следила за моим поведением. И когда надо, наводила «порядок». За год до маминой смерти она тое вышла замуж, и мы с мамой год жили одни. После ее смерти, как ни трудно было Миле (муж — студент, у самой не было постоянной работы, маленький ребенок — Мариночка), она всегда помогала мне материально, а главное, так у нее получалось, что не давала мне впутываться в плохие кампании. Когда учился в техникуме, общался в основном с Милой, хотя переписывался и с Капой. С братом как-то сразу не сложилось. И я приезжал к Миле на каникулы в Илимск, даже работал в леспромхозе. К началу учебного года она справляла мне обновки. Заботилась обо мне всегда. И сейчас я уже взрослый, если не сказать старый, и разница у нас в шесть лет, но если звонит Мила, я слышу: «Миша, сынок, как ты чувствуешь себя?». Как только собрался и поехал в Кеуль, Милочка сразу дала согласие: «Конечно, поеду, о чем разговор». Понимал, что отвлекаю ее от дел, и тем более благодарен ей за помощь…

Как-то получил письмо от двоюродного брата Ивана Савельевича Карнаухова. Живет он в Хабаровске, писал о нашем деде Савелии Федоровиче Карнаухове, который дожил до 96 лет и погиб по нелепой случайности. Иван хорошо помнит его рассказы о деревнях Кеуль и Тушама. Дед был колоритной фигурой, со смоляными черными волосами, зычным голосом, от звука которого стекла в окнах лопались. Охотником родовому приданию, дед Савелий особо был знаменит тем, что заломил пятьдесят медведей. Помнится, я от одного увиденного память потерял от страха, а здесь пятьдесят, и каждый раз, возвращаясь с охотничьим трофеем, он угощал деревенских. На то было две причины. Первая — помощь тем, кто не мог охотиться. Вторая — чтобы властям не сообщали, тогда всю или почти всю добычу придется сдавать государству. Дед имел два Георгиевских креста за ратное дело. Он тоже венчался с бабушкой в Кеульской церкви. И от этого брака пошли дети: Анна — моя мама, Трофим, Мария, Иннокентий, Иван. Что-то помню о них с детства, что-то узнал перед поездкой, а с двоюродными сестрами — Машей и Кирой — детьми дяди Трофима — встретился в Усть-Илимске.