Мы-Погодаевские

Вдруг из-за поворота мостик и табличка на перекладине — «р. Кеулька». сердце екнуло, где-то рядом моя деревня. Из-за перелеска показались поля (незасеянные, отметил про себя). Вот вдали — темные крыши, приземистые дома, бело-синим пятном школа, детсад, муниципальный Совет. Вот он — Кеуль. Правда, это пока двойник — новое издание моего старого села, но все же… Волнуюсь, даже руку приложить пришлось к сердцу. Пульс частит. Ищем дом Любовь Ивановны. Время не самое лучше для гостей — полевая пора, но все как положено: приглашены в дом, предложен чай. Только как-то не до этого. Тороплю в дорогу и Альберт — муж Любовь Ивановны — заводит мотоцикл с коляской. Сажусь с ним, и мы едем в старый Кеуль, в настоящую деревню, где я родился. Стоит — пустынная, заброшенная. Даже не деревня, а обрывки, кусочки прежней жизни, счастливой и грустной, где-то сохранился огород, видны контуры улицы, сломанный забор… И Ангара — синя и широкая. Таежная кайма по дальним — через реку — берегам. Спрашиваю сестру Людмилу: «Где дом наш стоял?». Она должна помнить, постарше меня была, когда с матерью уезжали отсюда. Мила ходила к берегу, останавливалась, снова возвращалась, что-то спрашивала у Альберта и наконец объявила: «Вот примерно тут… Вот тут был наш дом…». Огляделся вокруг, большие камни по углам, полусгнивший венец из листвяничных бревен — вот и все, что осталось от некогда большого дома, похожего на крепость (со слов сестры). Моего отчего дома. Здравствуй, дом родной. Как стремился сюда, сколько дум передумал, как боялся, что не увижу этих мест. успел, увидел, стою и не могу наглядеться. Далеко внизу под обрывистом угором плещется прозрачная ангарская вода, даже отсюда, с высоты видны песчинки. Дом стоял конами на реку и смотрел на таежные сопки на том берегу. Я родился в апреле, когда сибирская весна только начинается. А в июне-июле мать со мной на руках конечно же выходила во двор, сюда на берег. Потому мне и показалось сразу, что я это все, что сейчас передо мной, уже видел. Действительно же видел, только очень и очень давно. И вот вернулся… Мне седьмой десяток, я давно пережил всех своих родителей. Стою на земле, где зачали меня. Спасибо вам, сохранили и произвели меня на свет. Спасибо вам, мои родные, за жизнь, подаренную мне. Пример мамы, ее служению жизни (не стране, народу, как говорится — жизни), во мне навсегда. Вот из этого таежного уголка улетел я как песчинка, сейчас вернулся известным строителем России. Под моим началом построено сколько? К шестидесятилетию считали — большой город.

Прошлись по нашей улочке — теперь пустой. Вдруг показался вполне исправный дом. Альберт пояснил: «Хозяин не позволяет его разбирать, хотя сам там уже не живет. Пусть, говорит, его затопит, но ломать не дам». Вышли к кладбищу. Здесь похоронен отец. Кустики, березки, черемуха, никаких надгробий, крестов. Здесь тоже как бы свое переселение. Вместо могил едва заметные бугорки. Под каким-то из них — отец. Мы привезли с собой цветы, и я их положил на один из бугорков. Поклонился, попросил прощения, что не поспел, не приехал вовремя, не перевез косточки в достойное место.

Все, что касается отца, всегда было покрыто пеленой тайны. В детстве мать мне говорила: «Папа умер твой, и мы уехали в Нижне-Илимск». Совершенно случайно и совсем недавно узнал правду — как все было на самом деле. Мать с отцом поженились в мае 1941 года. А в июне война. Отец — вдовец, у него уже были дети. Его забрали на фронт и мать осталась с десятью ребятишками его и двумя своими — Милой и Капой. А в 1944-м он израненный пришел. В 1946-м родился я. А потом, как рассказывали мне, он имел неосторожность изменить матери. И она его не простила. Потому, видно, что любила очень. Ушла. Отец умер через четыре месяца после нашего отъезда. Что произошло? Фронтовые раны, а может быть, уход жены стал для него смертельной раной…

Пришли к речке Кеульке. Быстра — журчит — бежит к Ангаре. Такая же чистая, как во времена первых переселенцев. Постояли, умылись ее водой. Вот и все. Встретился, выходит, с местами, где родился. Им тоже, скорее всего, предстоит захоронение, только водное. Но я их видел. Они живыми останутся в памяти. Затем и ехал. Почему-то мне это было очень надо…

Стою один: видимо, все поняли мое состояние, даже Анюта, посмотрев на меня внимательно, отошла. А я не могу наглядеться, вернее пытаюсь все, что вокруг меня, вместить в себя, ничего не упустить, а главное запомнить. Еще раз: быстрая Ангара и темные берега от леса на другой стороне, старые сгнившие изгороди, свежевспаханные огороды, журчание речки Кеульки. Трудно поверить — я на родине. Я волнуюсь, доченька беспокоится за меня, берет мои руки в свои, совсем крошечные, гладит. Удивительно, но это успокаивает, я еще долго стою на берегу.