Мы родом из СССР. Книга 2. В радостях и тревогах…

…У меня никогда не возникало сомнений о будущих отношениях Коли и Володи, – той дружбе и взаимопонимании, которые сложились у них и объединяли их на протяжении восьми лет.

Но… увы. Нам всем троим, всему КИНО, было очень больно, когда уже в 1990–1991 годы бывшие сокурсники и преподаватели философского факультета говорили: «Маркин стал ярым демократом…»

А ведь многие годы казался хорошим и умным парнем; был комсомольцем, еще студентом стал коммунистом. Крутой излом в истории советской страны развел нас по разные стороны «баррикад». Жаль, конечно. Но сколько людей, подобно ему, легко и просто поменяли свои взгляды и убеждения, свое мировоззрение, оказались в «демократическом» лагере…

Свой быт, питание в особенности, Коля постепенно тоже упорядочил. Хотя, оставшись без каждодневной материнской заботы, ему надо было привыкать к самостоятельности. Питался в университетских столовых и буфетах. Кое-что дополнял вечерами. Студенческие вечера длинные, а ночи короткие. С каждой оказией, особенно в первые годы учебы, старались кое-что передавать Коле, чаще всего, с проводниками поездов, зная о его домашней привычке «что-нибудь пожевать» вечерами.

Жил Коля в студенческие годы в разных местах: сначала в университетском общежитии рядом с гостиницей «Университетская»; потом – на проспекте Вернадского, а на старшем курсе и в аспирантуре – уже в «высотке», в «блоке» на двоих…

Конечно, самым сложным был первый год учебы. Постепенно втянулся в новый уклад жизни, и всё вошло в норму. В летние каникулы он, как правило, работал в студенческих стройотрядах в Москве и в Подмосковье. Работал на строительстве крупнейшего полиграфического комбината в Можайске. В Можайский район, над которым шефствовал МГУ, осенью выезжал на уборку картофеля.

Мы находили его везде, навещали, проведывали. Скучали, беспокоились, переживали: «Как там Коля? Что у него?» И было от чего…

Как-то завелся в студенческой среде непорядочный человек, «обирал» своих однокурсников. Брал в долг, чтобы снимать для себя отдельную однокомнатную квартиру и там «привольно» жил. Долги не отдавал. Коля тоже оказался в числе «кредиторов». И почти все, что мы положили ему на сберкнижку на «черный день», перешло в карман этого «ловкача». Всем обещал отдать долг, но… исчез бесследно…

А на строительстве Можайского полиграфического комбината рядом со студенческим отрядом из МГУ работали «декабристы», как называли осужденных за мелкое хулиганство и прочие «дела». Они третировали студентов, заставляя «вкалывать» и за них, угрожали расправой, если те не будут подчиняться их уголовным прихотям…

Пришлось мне идти в стройуправление, возводившее этот комбинат, и просить его руководителей избавить стройотрядовцев от уголовного «соседства».

…Дважды выезжал Коля в составе «интернациональных» стройотрядов на стройки в тогдашние братские, социалистические Болгарию и Чехословакию.

Но самая большая тревога за сына была, когда позвонил из подмосковных Электроуглей Володя Маркин и сказал: «Приезжайте и заберите Колю отсюда. У него тяжелый приступ, скорее всего, почечные колики. Даже сознание терял…»

Было это в 1980-м – в год Московской Олимпиады. Строители не справлялись со сроками завершения работ на каком-то олимпийском объекте. Туда бросили рабочих-специалистов из Электроуглей, а на их место отправили стройотряд из аспирантов и студентов МГУ…

Переволновался я тогда очень сильно. Находился в то время в Москве, и, получив тревожный сигнал, тут же выехал в Электроугли.

Колю застал в общежитии. Выглядел он очень болезненно. У него действительно был острый приступ почечно-каменной болезни. Боли обозначились рано утром. Но он поднялся и, превозмогая боль, вместе с другими стройотрядовцами направился в заводскую столовую, на втором этаже. На лестнице от острой боли потерял сознание. Хорошо, что рядом шли товарищи, подхватили его и занесли в столовую. Туда же вызвали «скорую». Сделали укол и отвели в общежитие. Там я его и нашел. Спросил: «Сможешь ехать со мной в Москву? Хватит ли сил?» Коля ответил успокоительно: «Наверное, смогу. Приступ прошел».

И мы уехали с Колей в Москву. С вокзала прямо к своим родственникам – Крыловым. Николай Леонидович, осмотрев и прослушав Колю, сказал: «Да. Был приступ почечно-каменной болезни. Надо попить „Ессентуки“. Может, камушек или песок выйдет. И тогда все в порядке. Волноваться сильно не надо. Может, это единственный случай, который больше не повторится. А может, когда-нибудь снова напомнит о себе. Надо бы полечиться в Железноводске. Три года подряд…»

Через несколько дней камушек, ставший причиной острого приступа, вышел. Но, начиная с осени 1980 года, Коля три года подряд ездил в Железноводск.

Так что было от чего тревожиться за единственного сына. И в студенческие, и в аспирантские годы…

Впрочем, в тревоге за сына мы были всегда. Особенно в годы ельцинского беспредела и разгула преступности и бандитизма. Но об этом еще речь впереди…