Мы с Мишкой и все тайны СССР (сборник)

До стойбища путь оставался неблизок - а что в этих краях окаянных близко? Ни ног, ни сапог не хватит, занесла ж нелёгкая! Досадно кругом глядеть: земли-то сколько - а всё холодная, мерзлотная. Зимы лютые, а лето хоть и короткое, да жаркое и сухое. Что ж тут посеешь, чтобы прокормиться? Кому такая земля сдалась! Разве что Николе, этот ровно сам из неё вырос: и продовольство достанет, и песен своих знает - ровно по писанию какому. У Арефия песни все давно повышли, даже новую, про омулёвую бочку, заводить надоело. А Никола всё по-своему поёт. Жаль, не по-нашему. Веселее было бы.

- А теперь о чём поёшь? - спросил Арефий от скуки.

- О лодке-птице, - сказал Никола, совсем сощурясь от солнца, уже высокого. - Она как бочка. В ней каменные тойоны по небу плавают.

Арефий перекрестился:

- Черти, что ль?

- Черти в озере. А каменные тойоны на горах. С горы на гору на лодке-птице переправляются, а потом в гору уходят.

Арефий усмехнулся, поправляя берданку:

- Да на Урале этих каменных тойонов - хоть в лукошко собирай! Только в бочках не летают. Обычная людь: рудокопы, анжинеры всякие.

- Каменные тойоны людей обходят, - сказал Никола. - Встретишь их - пропадёшь. Люди пропадали.

- Так мало ли отчего люди пропадают! - усумнился Арефий. - Один на медведя угодил, а другой наутёк - и ногою в нору. В чертей верю, а в тойонов не верю.

- Белый царь - сам тойон, - сказал Никола. - А то чёрные тойоны. У них чёрный царь. Однажды война будет.

И тут случилось такое, что у Арефия подкосились ноги. Погожее летнее небо взревело, и с запада на восток над ними пронеслась грохочущая бочка - огненная.

Вершины лиственниц качались, как перед грозой. Арефий приподнялся, выплюнул таёжный сор и прошептал:

- Верю!

- Это не тойоны, - сказал Никола. - Тойоны другие.

Дрогнула земля. С востока задуло. Гром пришёл нескоро.

 

Предвестие: После Падения

По всему житийному руслу моему я понуждаем то кратко ответствовать, то пространно повествовать о падении Кунсткамеры. В какой-то мере - ибо сам я случился участником событий, описанных ниже, - участником, но, разумеется, не свидетелем. Инакоже - ибо жизнь я посвятил (подвигнутый своим невольным задействием в том потрясении, анекдотическом и страшном) изучению политических переворотов, приёмов работы с людскими массами, роли случая и высших (или нижних) сил в истории. Меня вопрошают не лишь об историческом смысле падения Кунсткамеры (он, сколь ни спорь, огромен и необратим, что стало зримо в первые же годы) - ко мне обращаются, вызнавая, насколько события романа и его герои соответны подлинным (как будто я был свидетелем!). Ясно, что с кем-то из персонажей мне встретиться не довелось. Кого-то я не узнал достаточно. Однако смею судить, что именно дипломат Вележский и Машенька (архитектор Мария Станиславовна) явлены с портретным сходством, хотя читатель может счесть их образы гротескными. Прочие же образы, даже сугубо реалистичные и исторически узнаваемые, при той или иной доле документальной правды, всё же суть плоды сочинительского воображения, без коего читателю предстал бы не роман, а только хроника падения Кунсткамеры.

Платон Гелле,

Сиятельный кавалер ордена Грифона,

Вице-президент Таврической академии наук,

14 августа 2099 г.

 

Из коричневой тетради. Стр. 1-15

Наружностью хозяин походил на поэта Блока, если бы не кудрявые волосы. Наверное, со стороны мы смотрелись театрально. Я ещё не сменил зелёного сюртука на походный мундир, к чему вскорости все пришли. Хозяин же, в чёрном сюртуке, с чёрными кудрями, неплох был бы в роли злого гения, и сумрачная комната располагала к сюжету с неожиданными злодействами, роковыми тайнами гроба и проч.

- Курс окончили с отличием, - принялся перечислять хозяин. - Проявляли взвешенное любопытство к новшествам техники.

В этом не было никакого секрета. Однако хозяин продолжал:

- ...Включая синематограф. Следите за театром. Причём жалеете, что романические страсти вытесняются психологией, а театральная машинерия отживает свой век. И вправду, синематограф её убьёт. В литературе всегда искали авантюрных сюжетов, но Майн Риду предпочитали Жюль Верна, а Рубакину Фламмариона. К чему бы это?

- Откуда вам известно? - спросил я дерзко, ведь это пахло, как бы сказали в то время, шпионством.

- Вы много и с пылом распространяетесь о своих пристрастиях, - улыбнулся хозяин. - А люди запоминают эти характеристические черты и выдают, что слыхали от вас, и в мысль не беря, что вы собственную прямоту можете принять за чужую бесчестность. Впрочем, я и сам справлялся, и ваши товарищи и даже начальство здесь ни при чём.

- Кто вы? - спросил я, видя, что тут и вправду не без шпионства.

- Я не имею чина, - отвечал хозяин. - Я не имею учёной степени, хотя состоял вольнослушателем при нескольких университетах. Можете называть меня бароном. Это и вправду единственное моё звание - и то не моя заслуга. Да и мало ли баронов в Европе!

- Вы поляк? - спросил я, имея основания.

- Скорее, итальянец. Я итальянский подданный, но предпочитаю, чтобы меня называли австрийцем.

- Вы из Триеста?