Мы с Санькой — артиллеристы...

Вопрос неожиданный, обидный, дикий. Такого у нас ещё не было, чтобы воровать. Если это шутка, то шутка ещё более неудачная, чем с моим платочком. Это оскорбление каждого из нас отдельно и всего взвода целиком, самого дружного и сплочённого взвода в батарее. За такую шутку можно получить и по шее. Коля Кузнецов так Костика и предупредил:

— Пискля, осторожно на поворотах!

А Толик Гетман, не поверив услышанному, поучительно, со свойственным ему украинским юмором сказал:

— А ты, кум, прячь, как я прячу, — и, заглянув в тумбочку, недоумённо развёл руками.

— Спрятал? — хмыкнул Пискля.

— Спрятал, — вздохнул Толик, — далеко спрятал, аж сам не найду.

И взвод заволновался, забурлил. Оказалось, что выданное нам каптенармусом два дня назад на новый месяц туалетное мыло «Земляничное» исчезло не только у Пискли и Гетмана, пропало оно и у Коли-москвича, и у Генацвале, и у Лёвы, и у Расошки-художника, и у моего ростовского неприятеля Стёпки Рубцова, и ещё у того-сего — человек у десяти.

Хлопцы забыли обо всём на свете: и о моём вышитом платочке, и о героической победе над скворцами, и о Лёвиной знакомой, проливающей по нему слёзы. Всех сейчас волнует только один вопрос: кто?

В голове не укладывается, что среди нас завёлся ворюга. Это в городе, говорят, их много. Однажды с Санькой, продавая щавель на базаре, сами видели, как обворованная на глазах сельская тётка рыдала в голос и кричала. Но никто ей не мог помочь: ни милиционер, ни соседки-торговки. Был здесь, говорят, один, крутился в шляпе, а теперь ищи вчерашний день.

Запомнился и ещё один довольно страшный случай. В магазинной очереди опять же у деревенской бабы-раззявы какой-то карманник умудрился вытащить деньги даже из-за пазухи. А баба, как говорили вокруг люди, солдатская вдова с оравой детей. И продала она корову-кормилицу, чтобы построить дом и вылезти из землянки. Так вот в той магазинной очереди её и обчистили. И люди же, наверное, видели, но побоялись рот открыть. Всем известно, что бандюги — отчаянный народ. Они могут и ножом дать в бок, а сами смыться.

Только к счастью той бедной женщины, попался в очереди смелый человек — демобилизованный матрос-фронтовик. Как рассказывали в толпе свидетели, схватил тот матрос карманника за рукав и говорит:

— Отдай тёткины деньги, гад!

Но карманник, видимо, был хорош бандюга: выхватил лезвие бритвы и в ответ:

— Много видишь, морячок!

Целился он резануть по глазам, да не на того попал. Ну и бил же его матрос — смотреть было ужасно: и под дых, и по зубам, и в ухо. Об этом мы уже не слышали, а сами видели. А народ — горой за моряка. Человек на фронте жизнью рисковал, так не хватало ещё, чтобы тут на него разная погань руку поднимала, чтобы из-за какого-то бандюги до матери не дошёл.

Словом, в городе рот не разевай и особенно смотри там, где тесно от людей: много рукастых развелось. Да и в поездах есть такие специалисты. Нам с Санькой, правда, ездить на поездах не приходилось, но люди говорят, что это так. Наш помощник командира взвода сержант Яцук — человек бывалый. Так он нам рассказывал, например, такое, что аж не верится. Ну просто анекдот. Ехал как будто в пассажирском вагоне один офицер из Германии. Положил он свой чемодан с подарками для семьи себе под голову, лёг, не раздеваясь и не разуваясь, на полку и задремал. И вдруг слышит, что кто-то стягивает у него сапог с ноги. «Ну-ну, — думает офицер, — давай-давай, я сейчас тебе, паразит, покажу, где раки зимуют. Только ты стянешь сапог, я тебя и схвачу, сокол ты мой ясный». И ещё больше притворился, что спит. Жулик, не стянув один сапог, взялся за другой. Тут уж и совсем интересно стало, что же тот задумал? «Давай-давай, — улыбается сам себе офицер, — сейчас ты у меня запоёшь». А вор в тот момент — цап чемодан из-под головы и хода. Подхватился майор или капитан — кто он там был, — а бежать не может, чтобы догнать. Пока натягивал сапоги, того и след простыл. Тю-тю, как говорят, чемодан с подарками, был и уплыл. Вот какие специалисты бывают.

Так то ведь на базаре, то же что и в поезде, где вокруг чужие, незнакомые люди, у которых на лбу не написано, вор перед тобой или честный человек. А тут же не базар и не вокзал, а казарма — теперь родное наше жильё. И тут не чужие люди, а свои хлопцы. Да и какие хлопцы — не разная же там шантрапа, а будущие офицеры. Вот что всех заедает. Пусть нам и рано ещё говорить об офицерской чести, но своё достоинство у нас есть. Кража и скворца не украшает, а о нас и говорить нечего.

Да и взвод же наш не абы какой. Зря, что шкеты, а в учёбе дядек победили. У нас аж трое отличников: сержант Митька Яцук, Коля-Москвич и Мишка Цыганков. Их фамилии, написанные нашим же художником Расошкой под золото, красуются в коридоре казармы рядом с тумбочкой дневального на красном стенде в обрамлении дубовых листьев, перевитых лентами. А из дядек там всего один. Всего один и с другой взвода, а в третьем взводе и вообще ещё отличника нет. Так что мы на первом месте.