Мы с Санькой — артиллеристы...

Ничего себе оладушки! Я и душой невиновен, а он, видите ли, никому не скажет. Да что же это на свете делается?

В классе я сижу словно на иголках: всё не могу успокоиться. Это же подумать только, что плетёт этот гад Стёпка! Да я за всю жизнь соринки чужой не взял, если не считать, разумеется, яблок из соседских садов. Так это же совсем другой коленкор. Чтобы вырасти в деревне и не сделать такой грех, нужно уж совсем святым быть. А тут такое! И повернулся у него, паразита, язык.

А что будет, если он и впрямь вякнет хлопцам своё враньё? Пропал я тогда с лаптями. Хоть и говорят: не трогай ничего — не бойся никого, а попробуй иной раз доказать, что ты не верблюд. Мне кажется, я попал как раз в такое положение. Что я перед увольнением прятал мыло в вещмешок, против этого не попрёшь. Это, кроме Стёпки, видели и другие, могут подтвердить. Странно, что они об этом ещё молчат. А если всё-таки думают?

Самое правильное, видно, пока не поздно, нужно самому рассказать хлопцам, что это за мыло и куда я его отнёс. А как докажешь? Действительно можно подумать, что на воре и шапка горит.

Правда, мою невинность может подтвердить Санька, но все знают, что мы с ним земляки и закадычные друзья. Скажут, что с одного поля ягоды. Куда ни кинь — всюду клин. Аж голова опухает.

Может, и действительно не дразнить этого оглоеда Стёпку? Отдам ему сегодня за обедом свою порцию мяса, пусть подавится. Откуплюсь данью, лишь бы молчал. Я так боюсь о себе плохих слухов, что готов пойти и на такое. Конечно, когда-нибудь правда всплывёт, но правильно говорит моя бабка: пока солнце взойдёт, роса глаза выест.

Математичка чертит на доске мелом разные чертежи, объясняет нам новый урок, но до меня сегодня доходит туго. Я смотрю на доску словно на новые ворота, делаю только умный вид, а сам — не запоминаю ничего. Рядом Санька пыхтит. Он так старается, перерисовывая чертежи в свою тетрадь, что аж высунул язык. Степка сидит справа от меня через проход между столами и, когда я поворачиваю голову в его сторону, заговорщицкий мне подмигивает. От этого аж кошки скребут на душе. Нашёлся мне кореш. Закон — тайга.

Чем больше я думаю о нём, тем больше теряюсь. Что он за тип, этот Стёпка? Умный человек не будет хвалиться первому встречному, что он жулик. Это уж совсем надо из ума выжить. А про Стёпку такого не скажешь: у него, кажется, все дома. Учиться не хуже других. Так вот же похвастался. До сих пор не могу сообразить, правду он говорил или нет, если в столовой требовал от меня больших порций и угрожал расправой по-ростовски. Может, просто проверял, не побегу ли докладывать, не фискал ли я. Я, конечно, не фискал и никогда им не буду, а он неизвестно кто. Может, и действительно закадычный друг блатного Принца, от которого рыдает милиция. Вон какая наглая ухмылка!

Не понимаю, как его приняли в наше училище, если он такой. Неужели генерал вместе с приёмной комиссией не смог его раскусить? Кажется же, были такие строгости. Меня так вон как крутили — со всех сторон: кто отец, кто мать, чем я сам дышу.

Загадка для меня и сегодняшний разговор с этим пройдохой в коридоре. Чего он добивается? Не сам ли он мыло свистнул, а на меня хочет свалить? Скорее всего так оно и есть. А то, что и его тоже обобрали, что он готов в зубы вору дать, — всё это тень на плетень.

Но тут меня сбивает с толку этот самый его закон — тайга. Если виноват, то, видимо, молчал бы в горсточку и дышал в две дырочки, а то ведь лезет на рожон. Да ещё и тайну обещает хранить. Нет, скорее всего не он.

А что, если подумать так? Про свою блатную жизнь до училища, допустим, он говорил мне правду — с языка сорвалось, а теперь чистый, мыло не воровал. Допустим, что он точно уверен, что это моих рук дело. Тогда, пообещав никому не говорить, он хочет найти себе союзника, друга-приятеля, или, как он говорит, кореша. Хочется же ему с кем-нибудь дружить, а тут на тебе, само в руки валится, нашёлся такой же, как и он, два сапога — пара. Для этого и нужно ему закон — тайга.

И тут меня вдруг осенила новая мысль: всё так, да не так. Он просто берёт меня на пушку: ты, мол, блатной, и я блатной — свои люди, чего там прятаться. И тут же меня продал бы, если бы моё рыло было в пуху. Тогда бы он обелил себя и ходил перед хлопцами в героях. Вы, так сказать, меня презираете, разговаривать со мной пренебрегаете, а я вон какой — преступника разоблачил. Ну и плут, ну и пройдоха.

А я и уши развесил, в панику бросился, дурак. Чуть дань ему не начал платить, этому обормоту. Дудки ему сейчас, а не кровную порцию! В таком случае поддаться — это всё равно что признаться. Тогда бы он точно из меня верёвки вил, а то и сделал бы козлом отпущения.