Мы стали другими

Маленький мрачный летчик в великолепных меховых сапогах выглянул из кабины и сказал, что самолет не пойдет, перегружен, двоим с большими вещами придется пересесть на другой самолет. Все посмотрели на меня, я был последним по списку. Без возражений я вытащил из длинного ряда вещей свой заплечный мешок, подхватил портфель и спустился по лесенке. Кажется, я не очень торопился. Дежурный указал мне другой самолет. Поднявшись на борт, я с трудом нашел место среди огромных бумажных пакетов, которыми он был завален от хвоста до кабины. Очевидно, это была почта. Ветер спиралями завивал мелкий жесткий снег на аэродроме, большие бело-розовые коровьи туши грудами лежали здесь и там, а за ними пошли мелькать воронки от бомб, в которых, прикрытые брезентом, валялись обломки разбитых самолетов.

Мы шли низко, бреющим полетом, и лес не казался, как обычно, изящным черным сектором плана, а был настоящим лесом с голыми верхушками деревьев, переходившими, ближе к озеру, в некрасивый косматый кустарник.

Очевидно, нас могли подбить. Стрелок влез на подставку в центре машины и взялся за ручки пулемета, прикрытого прозрачным колпаком. Другой побежал куда-то в хвост. Я замерз и сунул руку в мешок — за шарфом. Шарфа не было. Вместо шарфа я вытащил какую-то веревочную салфеточку, потом эмалированную кружку. В моем мешке не было ни того, ни другого. До сих пор не понимаю, как могло случиться, что, пересаживаясь на другой самолет, я обменялся с кем-то мешками. Мой был новый и с буквой К. на застежке, этот — старый, с полуоторванной лямкой. Но оба были черные и в общем действительно похожи. Чорт возьми! Очевидно, у меня было озадаченное лицо, потому что второй стрелок, возвращаясь, остановился передо мной и спросил, что случилось. Я объяснил. Он засмеялся. «Но мешок все-таки мужской, а? Могло быть хуже». Мешок был действительно мужской. Но хуже быть не могло. Дневники шести месяцев ленинградской осады, десяток блокнотов и большая черновая тетрадь были потеряны и, кажется, безвозвратно.

К вечеру — это было уже на земле — мне пришла в голову простая мысль: посмотреть, что лежит в чужом мешке. Не найдется ли адрес владельца? Я уже говорил о веревочной салфеточке, которую вытащил еще в самолете. Теперь я рассмотрел ее. Она состояла из узлов, и все они были разные — вот что мне показалось странным. Кроме нее, в мешке было еще несколько веревок, искусно завязанных разными узлами. Это было загадочно. А вдруг, как в сказке о потайном ларце, мешок набит чудесными вещами? Вдруг я вытащу семимильные сапоги? Но вместо семимильных сапог я вытащил самые обыкновенные поношенные мужские ботинки. Потом три пачки табаку. Потом три пары белья. И наконец — маленькую картонную папку, в которой нашел несколько писем.

Они были запечатаны и на конвертах надписаны адреса — все ВМПС[2]. Уж не с моряком ли я обменялся мешком? Только одно письмо было вскрыто, и я решился прочитать его. Вот оно — привожу целиком. «Плотвинский сельсовет, Наволоцкого района. В ответ на ваш запрос сообщаю, что семейство Гурамишвили М. Н. в составе матери Коркуновой 72 лет, сестры Самохиной 25 лет и детей Льва 3-х и Георгия 7 лет, равно как и сама Гурамишвили М. Н. с детьми Ираклием 11 лет и Еленой 5 лет мученически погибли ввиду зверств от руки немецко-фашистских захватчиков днем 16 сентября в доме № 4 по улице Ленина, что подписями свидетелей и печатью удостоверяется. Акт о происшедшем хранится в райисполкоме. Секретарь сельсовета Колесов. 2 января 1942 года».

Я дважды прочитал это страшное письмо, написанное старательным канцелярским почерком, без помарок, с грамматическими ошибками. Оно было аккуратно подклеено на сгибах, в толстом конверте. Видно было, что его берегли. Я прочитал его, и с необычайной отчетливостью мне представилось, как приходит в дом такое письмо. Вот его читают, и все вокруг холодеет и становится пустым и ненужным. Оно долго лежит на столе, отдельное, не соединяясь ни с чем в жизни, ни с прошедшим, ни с настоящим. По ночам оно стоит перед глазами — маленький клочок, на котором семь раз написано — смерть. Пустота охватывает душу, и смерть входит в нее полновластной хозяйкой. Как жить? И стоит ли жить?

Прошло немало времени, прежде чем я получил ответ на эти вопросы. Не буду рассказывать о своем дальнейшем путешествии — это совсем другая история. Скажу только, что в дороге я стал понемножку привыкать к чужому мешку. Я проехал на машинах около тысячи километров. Еще стояла зима, и я отчаянно замерзал в своей легкой шинели. Однажды, собираясь в путь после трудной ночевки, я вынул из мешка теплую фланелевую рубашку. В другой раз — шерстяные носки. Но стоило мне случайно коснуться рукой папки, в которой лежало письмо из Плотвинского сельсовета, и холод вдруг пробирал меня до самого сердца. Но я старался не думать об этом. В ту пору я не знал, где находится моя семья, и о таких вещах лучше было не думать.