Мы стали другими

Но Вася освоил и эту природу. Он стал отличным разведчиком, и знаменитый на севере майор Л. взял его в свой отборный отряд. Вася участвовал в уничтожении базы под Титовкой, когда отряд майора Л. до ста километров шел по сплошному болоту, подтаскивая друг друга на веточных матах, и все это молча, не говоря ни слова. Марш затянулся, и приходилось питаться березовым соком, цветочками черешни. Но отряд прошел и в жестоком бою разгромил автобазу. Это было трудное, отчаянное дело, и Вася, согласно словам майора Л., вел себя не хуже других и был представлен к награде.

Потом Вася был ранен и четыре месяца провел в госпитале. Ему дали сорок пять дней, когда он выписался, и предложили поехать в дом отдыха на реке Пинеге. Но он отказался.

Несколько раз он писал на радио, чтобы передали привет Дарье Матвеевне Крутяковой и чтобы она сообщила ему свой адрес. Из радио не ответили и ничего не передали, хотя он очень просил. Военком посоветовал ему написать в Бугуруслан, в Центральное бюро справок. Ответа долго не было, наконец пришел коротенький ответ, в котором ему сообщали, что в бюро имеются три Дарьи Матвеевны Крутяковых, и все три 16-го года рождения.

Адреса тоже были указаны. Две Дарьи Матвеевны жили на Урале, одна в Молотовской области, другая в Свердловской, а третья — где-то очень далеко, в Ойротии, на Алтае. Он снова посоветовался с военкомом, и военком сказал, что так или иначе, но ему необходимо связаться с Дашей.

— Потому что воевать нужно за что-то очень близкое, без чего тебе было бы трудно жить, — оказал он, — тогда лучше выходит. Один воюет за родной дом, другой — за мать или, скажем, брата. И на круг все это выходит одно — мать, брат, дети, дома наши. Вообще все! Вот жизнь. Так что, когда ты ее найдешь, тебе воевать будет веселее.

Военком посоветовал написать в Бугуруслан еще раз, потому что Вася не указал места рождения. Но Вася не стал. Время шло, и уже поздно было писать, а нужно поехать.

Он сложил вещи, получил по аттестату. Шелк, который он купил для нее во Владивостоке, не сохранился, — его украли, а веер был цел, прекрасный складной веер, на котором был нарисован целый сад. Птицы сидят на деревьях и поют, солнце всходит, и женщина-японка гуляет с цветами в руках.

И Вася уехал. Дорога была трудная, с пересадками, и у него было много времени, чтобы подумать о том, что он видел. С начала войны он не был в тылу. Ночуя в одном бараке, он познакомился с мальчиком шестнадцати лет, который был мастером на военном заводе, это было удивительно! И этот мальчик обо всем рассуждал так толково, а в двигателях внутреннего сгорания понимал, очевидно, не хуже Васи. В другой раз Вася разговорился с милиционером, который взял на воспитание двух сирот, оставшихся без отца и матери, — тоже факт, заслуживающий внимания. На станции Свеча Вася поднес вещи одной женщине, которая отправила на фронт четырех сыновей, а сама вернулась на завод, несмотря на свои семьдесят два года, — до сих пор о подобных случаях он читал только в газетах. Он видел, как в голом степи под открытым небом, не обращая внимания на сильный мороз, трудились, собирая заводы, люди. Все это было необыкновенно, и Вася смутно догадывался, что это и есть то самое, о чем говорил ему военком. Но, чем ближе он подъезжал к тем местам, где надеялся увидеть свою Дашу, тем меньше он думал об этом.

Первая Даша жила в деревне, в тридцати километрах от железной дороги. Туда нужно было ехать на подводе или итти пешком, и он, пока шел, все воображал, как это будет. Он вдруг войдет, и она его не узнает. А потом узнает. Он в кино один раз видел такую картину.

В адресе было указано, что Даша живет при интернате детей, эвакуированных из Ленинграда, и в деревне ему сразу показали этот интернат — он помещался в школе.

Девочки играли у крыльца. Он спросил:

— Здесь живет товарищ Крутякова?

И почувствовал, что кто-то взял его сердце рукой и остановил, а потом отпустил, и оно забилось, забилось.

— У нас такой нет.

— Ну, как же нет? Дарья Матвеевна, — пробормотал он.

— Дарья Матвеевна есть, — сказали девочки, — она служит в интернате кухаркой.

Много женщин толпилось у плиты, в кухне было шумно, и девочки несколько раз крикнули с порога:

— Дарья Матвеевна, к вам.

Высокая светлорыжая женщина, полная, с голыми полными руками, обернулась наконец, спросила с удивлением:

— Ко мне?

В руках была кастрюля, и она стала искать, куда ее поставить, а Вася все стоял и смотрел на нее.

Он и потом все смотрел, когда она уговаривала его остаться обедать и когда перебирала всех Крутяковых — родственников и знакомых. Она тоже была симпатичная, такая здоровая, добродушная. Но это была не Даша, то есть не его Даша. Вот факт, с которым нужно было считаться.

Он переночевал в интернате и на другой день отправился дальше. Вторая Даша жила в соседней области, но так далеко от первой, что он добирался до нее дней восемь — и по каким-то речкам, и по железной дороге. В поселке на самой улице росли косматые дикие ели, ветви, как лапы, и все вокруг дико, пустынно.