Мы уходим последними… Записки пиротехника

По устройству большинство боеприпасов «проще пареной репы»: гильза с зарядом пороха, собственно снаряд (металлический стакан со взрывчаткой), взрыватель и так называемые, средства воспламенения (капсюльные втулки, вытяжные трубки, капсюли-воспламенители, «пистоны» – кому как нравится). Вот и все. Самый «мудрый» элемент – взрыватель – вряд ли состоит более, чем из пятидесяти деталей. В обыкновенной же зенитной ракете деталей больше миллиона. Но по противоречивости требований, которые предъявляются к снарядам, вряд ли они уступят самой что ни на есть сложной машине.

В момент выстрела на снаряд и, следовательно, на все его детали действуют силы от одной до трех тысяч атмосфер (килограмм на квадратный сантиметр). Значит, в этот момент снаряд, взрывчатка, взрыватель должны быть «бесчувственными». После же того, как снаряд вылетел из орудия – и даже несколько позже, чтобы случайно не поразить самих артиллеристов, – он должен быть готовым взорваться от малейшего касания, иногда даже от попадания в листок дерева. Вот почему пиротехники и саперы с такой «почтительностью» обращаются с так называемыми «стреляными», но неразорвавшимися снарядами.

Много потов сошло с конструкторов, прежде чем они нашли способ преодолеть эти противоречия. В частности, немцы, для того чтобы обеспечить безопасность при перевозках снарядов, ремонте и так далее, стали на это время вынимать из них наиболее чувствительную деталь (эти самые «детонирующие устройства») и хранить их отдельно в толсты, обитых изнутри мягким войлоком ящиках. И избави бог зацепить чем-нибудь нежнейший капсюльный состав, едва прикрытый тонкой шелковой сеточкой: быть беде!

Взрыв в Знаменском складе, видимо, разметал ящики с детонирующими устройствами, и некоторые из них (мы нашли восемьсот штук!) оказались в земле. Теперь не только удара кирко-мотыгой, без которой нам никак не обойтись в этих заваленных спрессовавшимся камнем подвалах, но и вообще любого неверного шага было достаточно, чтобы случилось непоправимое.

* * *

Вечером Владимир Парфенович собрал всех. Речь держал лишь один замполит. Да и тот просто напомнил, что сюда, в Знаменку, отобрали из всего батальона только лучших, дисциплинированнейших людей, что все они – двадцать пять – показали себя с самой хорошей стороны, были аккуратны и внимательны. Но сейчас уже и этого мало. Сложились такие обстоятельства, при которых даже самая идеальная организация работ не может гарантировать стопроцентную безопасность. Есть, правда, еще вариант – работать без всякого инструмента, за исключением саперных ножей. Это, конечно, сводит разные случайности к минимуму. Однако абсолютной страховки не дает. С другой стороны, ясно, насколько это затянет наше здесь пребывание и как это скажется на жителях…

При этих словах замполита кто-то тяжело вздохнул, кто-то отвел глаза, некоторые, как по команде, посмотрели в окно, где, не переставая, лил и лил начавшийся к вечеру дождь, а кто-то обиженно и совершенно отчетливо произнес: «От одного стыда подорвешься…»

– Поэтому, – устало закончил замполит, – принято такое решение: работы пока продолжать в основном теми же методами, что и раньше, но требовательность к вам будет самая жесткая. Такая, что, может быть, и не всяким нервам под силу. А потому, начиная с завтрашнего дня, в подвалах будут работать только добровольцы. Делается это не затем, чтобы выяснить, кто из вас смелый, а кто трус. Нам эта «самодеятельность» не нужна. Все вы смелые и хорошие парни. Но нам требуются люди, знающие себя, уверенные в себе и в своих нервах. Понимаете, нервах, а не храбрости.

Замполит сел. В комнате наступило долгое тягостное молчание.

– Может быть, кто-нибудь хочет что-то сказать? – поднялся комсорг. В роли председательствующего на таком собрании Кучеренко чувствовал себя неуверенно. Ему казалось, что, поскольку он сам еще не работал в подвалах, он не имеет морального права, как он выразился, «вести коллектив». Замполиту даже пришлось чуточку повысить голос, чтобы Василий занял место за председательским столом.

– Ну, товарищи?

– А что нам говорить? – буркнул ландыревский заместитель, старший сержант Юричев. – Делать надо.

– Делать надо! Я тоже говорю – делать надо, – прорвало вдруг Кронита Шилова, тихого и незаметного доселе паренька. – У нас комсомольское собрание было перед отъездом? Было. Тебя вот, например, Кошелев, не брали, – напал он на ужасно вертлявого черненького солдатика, ставшего притчей во языцех на всех наших маленьких совещаниях. – Не брали. Ведь верно, товарищ майор, не брали?

Сурта деликатно промолчал.

– Ты сам выплакал. К командиру ходил? Ходил. Вся рота знает. А как ты себя здесь ведешь?

Солдаты загудели. Отношения с коллективом у Кошелева были натянутые. Рядом с ним опасались работать даже самые беспечные: в подвалах, как и всюду, он без умолку болтал. Но Шилов, оказывается, только начал свои разоблачения…

– А ты, Сашка? – переключился он на Мосальского. – Зачем взял детонирующее устройство? Приказано не трогать, раз незнакомое, а лезешь…

Я искоса взглянул на Ландырева. Он покраснел и отвернулся.