Мы уходим последними… Записки пиротехника

Несмотря на то, что нам удалось восстановить у солдат уважительное отношение к находкам, мы все же частенько переживали неприятные минуты. То кто-нибудь сострит не вовремя, то ни с того ни с сего расфилософствуется, то излишне сильно ударит…

Особенно изматывал всем нервы Кошелев. Кажется, минуты не мог он поработать без болтовни или без того, чтобы вопреки самым строжайшим запрещениям не попытаться прямо в отсеке покопаться в только что найденном снаряде или взрывателе.

Терпение лопнуло, когда Кошелев за разговором не заметил торчащего из земли снаряда и с размаху ударил по нему киркой. По счастью, мотыжное острие прошло вскользь, оставив на ржавом боку снаряда лишь блестящую свежую царапину. Кошелев сначала побелел, а потом, оправившись, сделал вид, что ничего не случилось. Но на него петухом налетел сосед, пылкий азербайджанец:

– Подорвать нас хочешь? Да? Дураком хочешь? Да? За такой шутка нада морда бить!

Кошелева послали дневалить.

…После работы специально для наших солдат привезли новый фильм. В тесном помещении красного уголка сразу стало душно. По маленькому экрану металась сжигаемая страстями соблазнительная героиня. Революционные солдаты говорили нарочито махорочными голосами и беспрерывно курили огромные самокрутки. По раскаленным степям и барханам гнался за белогвардейцами красный отряд…

Разморенные духотой, но захваченные острым сюжетом, солдаты стойко выдерживали сеанс.

– Товарищ майор! – влетел вдруг дежурный. – Товарищ майор! Скорее! Кошелев… подорвался!

Аппарат все-таки дотрещал до конца части, хотя табуретки мгновенно опустели.

…На плоском пригорке, за дворцом, в луже крови, лежал Кошелев. Вокруг – белые, как маски, лица… Натужный вой петляющей по аллеям «Скорой помощи»… Беготня… Чьи-то крики: «Сюда! Сюда!» Глупые веселые солнечные зайчики… Не понять, не обдумать… Потом санитары загородили от нас распластанное на носилках тело, и маленькое облачко пыли осело за уходящей машиной.

– Что же он все-таки сделал?

– А вон…

Перочинный нож… Белый кружочек в траве… Едва приметная на серой земле вороночка… Спички… Черная копоть… Кругом кровь…

– Как сидел вот тут на корточках, так ему все в живот и шибануло. Доковырялся…

– Кисть – как бритвой…

– Зачем же он? Ведь говорили…

– Каково матери-то?..

– Он детдомовский…

– Ну что вы возитесь?! – нервно крикнул Сурта шоферу. – Заводите скорее! Виктор Иванович, ты побудь здесь: разберись, как что было… Позвони дежурному и начальнику гарнизона. А я вслед поеду…

– Хорошо.

Майор вернулся из больницы поздно ночью, а утром кто-то принес слух, что раненый умер. Сурта и замполит снова помчались в город. Потом я услышал в трубке до бесконечности усталый голос:

– Жив… Ты там скажи, чтобы не болтали…

– А как с работами? Тут вот советуют на денек прекратить…

– Так как?

– Кроме нашей беды, – жестко сказал комбат, – есть еще и другая. Мы в своей сами виноваты, а детишки из поселка третью неделю человеческой жизни не видят. Будем продолжать так, как положено быть. Понял меня?

Приехали следователи и начальники. Но с нами обращались тактично. Все понимали, что нервы у нас и так напряжены до предела.

Многое теперь изменилось. В отсеках – ни смеха, ни шуток. Работали молча, ожесточенно. Все враз будто лет на десять повзрослели…

Однако жизнь есть жизнь. Даже самые драматические ситуации поворачиваются иногда неожиданной стороной.

…На другой день после взрыва мы ехали с Владимиром Парфеновичем из больницы. У нас немного отлегло от сердца: врачи сказали, что жить Кошелев будет.

Впереди нас в автобусе болтали две петродворцовые кумушки. Одна из них красочно живописала своей подруге наше вчерашнее происшествие. И по мере того, как сгущались в ее рассказе кровавые тона, я видел, как багровел от гнева Сурта.

– Ну что вы выдумываете? – не выдержал он наконец. – Какие убитые, какие раненые? Разносите невесть что…

– Как это «невесть что»? – решительно развернулась к нему рассказчица. – Вы вот тут по паркам катаетесь, по ресторанам небось, а там люди гибнут. Да мне самой, – грозно приподнялась она, – самой соседка рассказывала, какой там вчерась взрыв был. Господи, – патетически апеллировала она уже ко всем присутствующим, – страсти-то там какие были! Начальнику ихнему – не знаю уж как он там называется майор или полковник, – все вот тут (она деликатно тронула себя чуть ниже объемистого бюста) разворотило и на кусты повесило, а другому…

Ошеломленный Сурта подался к ней всем телом. Не часто приходится человеку слышать про свою собственную смерть в таком ярком описании.

– Жив начальник-то, – сказал я, когда мы выходили, – вот он!

Меня распирал смех…

* * *

Подполковник Моисей Лейбович Вербовецкий, «самый главный начальник разминирования», застал меня за не совсем законным занятием. Я пытался установить назначение странного бочонка, только что обнаруженного рядовым Камашем Аджапаровым в том самом отсеке, где я потерял единственный провод. Он весил килограммов тридцать и оброс смерзшейся грязью. Устроившись поудобнее в стороне от дворца, я пытался ножом сколупнуть наледь: под ней угадывалась какая-то пробка или устройство.