Мы уходим в степи

Дальнейшая разведка благодаря четкому руководству подпоручика Аверина и умелым действиям урядника Казимирова, который в этой степи ориентировался, по всей видимости, как у себя дома, прошла более чем успешно. Мы сумели выявить сосредоточение сил красных, говоря по -другому, нашли логово зверя. Помимо этого, мы уже примерно знали количество врага и его оснащение. Без потерь, если не считать казака, подвернувшего ногу, мы вернулись в свой полк и уже на следующее утро мы с Авериным докладывали в штабе о проведенной разведке. По итогам проведенной нами разведывательной операции было решено выступить основными силами в степной поход, чтобы дать бой группировке красных. На согласование со штабом армии требовалось некоторое время, которое я проводил в обществе то Аверина, то Зои. С Авериным мы поистине сдружились. Я узнал его не только как командира, но и как простого человека. Он, кстати, писал стихи и довольно неплохие. Основное время уходило на стрельбы и занятия по рубке шашкой. В чем я изрядно понаторел. С Зоей же мы проводили свободные вечера, прогуливаясь в окрестностях госпиталя. Наша взаимная любовь крепла с каждой встречей. Бывало захаживал я и к казакам. Харлампий с удовольствием угощал меня своей знаменитой шурпой, которую мог готовить не только из баранины, а из всего того зверя, что могли добыть казаки в степи. Я все больше убеждался в том, что никакой другой жизни у меня не было. Что я и есть Михаил Степанович Григорьев, рожденный в начале двадцатого века и состоящим на службе в Белой армии прапорщиком.

Затишье, более походящее на мирную жизнь, было не долгим. Приказ из штаба армии о формировании полка и выступлении был получен вскоре. На радость мою и Зои, ее причислили к санитарной роте, которая входила в наш ударный полк. Я всячески старался не показывать на виду о наших с ней отношениях. Но разве скроешь то, что и так видно?

Наконец полк был сформирован, и мы ждали приказа, надеясь в ближайшую ночь.

Глава 13

А приказ всё не наступал.

Лето, с его степными суховеями, бездонными, звездными ночами и, наполненными солнечным теплом днями, постепенно уступало место осени. Трава и без того имевшая цвет более светлый, чем та, что росла у болотистых, застоявшихся прудов, становилась суше. Одинокие курганы меняли свой зеленоватый оттенок на коричневый. На дальнем озерце, к которому мы с Зоей, в свободное время, бывало гуляли, ежедневно собирались стайки птиц. Обучая своих, заметно подросших, птенцов летать, пернатые оглашали окрестности разноголосым гомоном. Его эхо доносил суховей и до места дислокации нашего полка. Что-то грустное и душе щемящее слышалось в этом гомоне.

Командование медлило, не отдавая приказа к выступлению. Ждали, когда похолодает и осень полностью вступит в свои права. Тем самым осенняя распутица, превращавшая степь в труднопроходимую кашеобразную грязь, должна была смениться первыми заморозками, что обеспечивало твердый путь.

Мы с Авериным стали практически друзьями. Харлампий — этот неподражаемый талант доставать что-либо и где-либо — раздобыл нам с подпоручиком шахматы с доской. Аверин был несказанно рад. Я тоже, благодаря занятиям в заводском кружке, играл совсем неплохо. В ежедневных наших с ним шахматных баталиях, мы представляли, как умелыми действиями и тактикой громим красных и гоним их по всей степи. Со стороны, видимо, выглядело довольно удивительно, что два, вполне взрослых мужчины, офицера, вели себя порой как мальчишки. Вечерами, когда Зоя была занята своими обязанностями в госпитале, а нужно признаться, что работы у медперсонала хватало с лихвой, мы с моим тезкой, вели вполне доверительные беседы. Аверин поведал мне о своих родителях, о доме и имении, где-то под Суздалем. О своей любви — девушке Катеньки, выпускнице института благородных девиц. Он недавно узнал, что ее, вместе с семьей, красные, узнав, что жених — белый офицер и находится в действующей армии, вывезли в скотском вагоне в Сибирь. Я так понял — повезло. Могли и расстрелять. От таких новостей даже мне становилось дурно — сердце холодило, и оно тревожно сжималось. Я испытывал тревогу и неясное волнение, словно сам во всем был виноват. В эти моменты, я не мог смотреть Аверину в глаза, предпочитая внимательно рассматривать пешки на шахматной доске или свои сапони.

Но в большей степени, когда разговор касался зверств представителей пролетарской власти, подпоручик старался отмолчаться. Но видно было по мимике его лица, что тема эта для него довольно не простая. И он всячески ее избегает. Казалось, что он просто не принимает действительность и не хочет верить в происходящее.

В такие моменты в его чистых, голубого цвета глазах, сверкали молнии ненависти. Странным образом эта ненависть передавалась и мне. Я заражался от Аверина ею. Она проникала в меня, врастая в сознание. Я не мог понять, почему жизнь здесь и сейчас, так сильно расходится с понятиями и жизнью, откуда я появился. Повседневность вытравливала будущее, делая его призрачным и туманным. Нереальным мифом. Что-то в моей голове никак не хотелось сходиться.