Мы умели верить

Йель пропустил Тедди вперед себя в очереди. Парк казался теперь скорее звуком, чем цветом, скорее эманацией, чем реальностью. Если Йель откроет глаза, то окажется в постели с Чарли прошлым летом. Он сказал Тедди, что нагонит его, и пошел к группе Романа, до которой было неблизко. Ему нужно было убедиться, что это не Роман. Мэр продолжал говорить, и в воздухе по-прежнему пахло хот-догами, и да, это был Роман, стоявший со скучающим видом, под стать своим прекрасным скучающим друзьям.

Йель мог бы убежать домой и спрятаться под простыни, но вместо этого он прошел мимо группки кожаных лесби, мимо бородатого парня и направился к Роману. Роман попробовал неловко отвернуться, словно подросток, который не хочет, чтобы друзья узнали, что этот смурной тип – его отец.

– Можно на пару слов? – сказал Йель.

Один из парней в черном загудел; другой сказал:

– Кто она?

Роман открыл рот, словно собираясь отказаться от разговора, но затем потер бровь тыльной стороной руки и отошел с Йелем. Йелю было все равно, что Тедди мог увидеть их вместе. Ему никогда еще не было так все равно.

– Мы управимся в два счета, – сказал он. – Ты не тот, кем представлялся?

– Прости?

– Мне надо было… надо было побольше расспросить тебя. Нужно было устроить тебе что-то вроде письменного экзамена. Вот чем ты занимаешься? Ходишь, разыгрывая из себя смущенного мормона? Типа ролевой игры?

– О чем ты говоришь? – сказал Роман.

Его друзья смотрели на них, хихикая. Но они были слишком далеко, чтобы расслышать их.

– Я действительно мормон. Это правда.

– Но ты мормон, который спит со множеством мужчин. Который давно занимается этим.

– Ну, нет. Не со множеством. То есть раньше – да. Я пытался быть моногамным.

На секунду Йель подумал, что под моногамией Роман имеет в виду их связь – что их смутные полночные встречи могли подразумевать некие устойчивые отношения, но это была полная чушь. И Роман заговорил дальше.

– Или я типа был, а потом он… типа стал как бы задыхаться, так наверно. Он стал пытаться избавиться от меня, или я так думал. Он хотел, чтобы я был с тобой, а я даже не особо этого хотел. Не то чтобы ты меня не привлекал, просто… я не знаю. Но потом, после того первого раза в Висконсине, он узнал и совершенно внезапно стал таким ревнивым. Он захотел, чтобы я ушел из галереи.

Йель пытался понять, кем был любовник Романа, знавший про Йеля, про Висконсин, и вдруг понял – он все понял.

– Если ты злишься, что он тебя уволил или типа того, – сказал Роман, – то есть я тоже злюсь, но дело не в нас. То есть ты ведь на самом деле сам ушел, да? Ты ему нравишься! Его тоска заела, когда ты ушел. Слушай, это он подговорил тебя?

– Извини?

– Раз уж мы заговорили. Я всегда хотел знать – я не обижусь. Это он сказал тебе подкатить ко мне, в тот, первый раз? Это так нелепо: он хотел оттолкнуть меня, а потом, только это случилось, он стал ревнивым как черт. Он все еще… я не знаю. Думаешь, мне стоит уйти от него?

Йелю нужно было слишком многое обдумать, а солнце пекло слишком сильно, и его желудок был слишком пуст, и что ему нужно было сделать, так это пойти домой и найти свой ебаный карманный календарик и снова проделать свои чертовы расчеты. И на этот раз ему будет проще, он должен чувствовать себя сильнее, зная, что уже увернулся от пули, но нет, потому что теперь это уже не пуля, а пушечное ядро.

Роман продолжал смотреть на него, всерьез ожидая совета. Он был совершенно серьезен, это правда. Что бы Йель ни приписывал ему, он сам был в этом виноват.

– Да, – сказал Йель, – тебе надо уйти от него. Ебаный бублик. Он ведь женат, и из него песок сыплется. Мне нужно знать, проходил ли ты тестирование.

– Что, типа… ох. Ты об этом. Я не знаю, я все время читаю эти статьи о том, как это все на самом деле неточно. И к тому же я типа не занимаюсь такими вещами.

– Прости, какими вещами?

– Ну знаешь: иголки, и фистинг, и бульвары.

– Иголки, и фистинг, и бульвары?

– Ты знаешь, о чем я.

Йель развернулся, не попрощавшись, и пошел, но не к Тедди. Он направился через парк на юг, не на север, хотя должен был бы пойти прямиком к доктору Ченгу. Хотя нет: было воскресенье и гей-парад, и там никого не окажется.

Он прошел вдоль гавани и лагуны и вернулся через зоопарк, оказавшись в итоге в оранжерее. Он не был там сто лет, в стеклянном пузыре, полном тропических растений, где водопады шелестели в тишине и только солнце просвечивало сквозь листву.

Он прошел в третий зал, самый тихий, самый пустой, и уселся прямо посреди пола.

2015